Жажда

Но человек уже исчез. Тогда старуху охватила такая ярость, что она забыла о свинье, об убытке и даже о том, что ее бросили одну на ярмарке, которую она лишь смутно вспоминала.

— Не поддавайтесь! — стала кричать она, поворачиваясь во все стороны. — Не поддавайтесь, братья румыны, этим проходимцам. Я потеряла двенадцать тысяч. Не давайте грабить себя.

Тут Анна поняла, что вокруг нее не осталось ни души. Ярмарка опустела, только со стороны дороги продолжал доноситься гул множества голосов. Старуха стала звать свинью.

«Кабы плошку кукурузы, нашлась бы скотина, — думала она. — Почему человек сказал, чтобы я сидела на заду. Слюнтяй, будь они прокляты! Дают над собой издеваться…»

Анна почувствовала себя вдруг очень старой и одинокой. Вокруг словно все вымерло.

— Господи, помилуй и защити нас… Ага, где-то бьют стекла; бейте, бейте, теперь они дешевы, а вот завопила женщина, может насилуют. Ну и пусть насилуют, лучшего они не заслуживают…

Потом старуха забыла об окружающем и стала тихо разговаривать с Христом, как делала это дома, когда молилась в постели.

— Агнец божий, помоги мне найти свинью, не дай разориться, нам нужны деньги, никто нынче не знает, что его ждет завтра. Слава тебе, слава тебе господи, я знаю, что ты не оставишь меня в беде…

4

А в городке произошло следующее. Через час после открытия ярмарки на дороге появилась колонна человек в двести с большим выцветшим красным флагом и плакатом, на котором было написано: «Долой фашистов из местных органов власти». Это были железнодорожники, рабочие маслобойного завода и с мельницы Поллони. Манифестанты пели «Интернационал», и после каждой строфы высокий человек в узкой засаленной спецовке останавливался, путая ряды, и, сложив ладони рупором, выкрикивал: «Долой волостного коменданта-фашиста!»

Вначале встречные смотрели на манифестацию с удивлением и опаской. Крестьяне отводили телеги в сторону, рискуя опрокинуть их в канаву. Но по мере приближения к центру, где скопление людей, возов и скотины становилось все гуще, колонна стала растекаться на узкие струи, чтобы пробиться дальше. На главной площади, где в центре вымощенного квадрата возвышалась позеленевшая статуя Екатерины Теодорою[12], уставившаяся очками прямо в дверь реформатской церкви, манифестация была вынуждена остановиться. Здесь разложили свои товары крестьяне из соседних венгерских сел: Зеринд, Сатул-Ноу, Вынэторь. Первые ряды замешкались было перед стеной возов, но задние напирали, и демонстранты стали протискиваться между телегами.

— Не рассеивайтесь, товарищи, — испуганно кричал кто-то. — Соблюдайте порядок, не ломайте ряды. К волостному управлению… Долой коменданта-фашиста!

Крестьяне тем временем стали собирать товары, а те, что высыпали пшеницу прямо на землю, кричали во весь голос:

— Не здесь! Поворачивай назад! Ах, чтоб вам! Собирай мешки, Юлишка, что стоишь как кобыла.

Вся ярмарка всполошилась, в поднявшемся шуме нельзя было ничего услышать. Тогда рабочий с флагом влез на плечи другим.

— Ни с места, товарищи, пока не освободится дорога. Товарищи крестьяне!

— Вы что, над людьми издеваетесь, губите чужое добро! — гудел толстый венгр, расталкивая народ и высоко подняв над головой кнут. — Нашли время заниматься политикой! А ну, посторонись, не то угощу, сразу разбежитесь.

Ободренные его примером, крестьяне с криками и руганью стали выдергивать из телег оглобли, браться за колья и топоры.

Из рядов рабочих, стоявших тесной группой, выскочил бледный как мел парень и, стащив с головы шапку, подбежал к крестьянам.

— Здравствуй, дядюшка Палли! Что ты против нас ополчился! — заговорил он по-венгерски. — Мы боремся за ваши интересы, а вы на нас бросаетесь? Как же это, дядюшка Палли!.. Мы хотим, чтобы все были равны — и румыны и венгры — хотим убрать волостного коменданта, который издевался над нами: А ты мутишь народ! Не узнал меня? Я Лайош, сын твоего соседа…

Толстый венгр вытаращил глаза и почесал лоб кнутовищем. Парень не дал ему опомниться, подошел вплотную к нему и обнял за плечи.

— Пропустите нас. Мы идем в волостное управление, чтобы выгнать оттуда Ионашку, палача трудящихся. Дружище Палли, попроси людей пропустить нас. Мы не причиним вам никакого убытка. Только вот тут, в серединочке, потеснитесь немного.

— А мне какое дело, — пожал плечами толстый венгр. — Пусть будет по-твоему.

Оба стали с криками проталкиваться сквозь толпу, за ними — человек пятьдесят крестьян. Рабочие снова запели «Интернационал», но повторяли только слова, где говорилось, что земля принадлежит трудящимся.