Жажда. Тёмная вода

Такой быстрый ответ поразил Витьку.

— Спасибо. Даже не знаю, что сказать.

— Ты помог мне, я помогаю тебе. Только у меня есть просьба — не накосячь, — Робсон погрозил пальцем. — Я даю шанс не только потому, что ты меня спас. Ты человек надежный, я это чувствую. Мне такие очень нужны. Скоро все изменится в кольце. Кстати, как твоя фамилия?

— Евсеев, — Витька назвал девичью матери.

— Норм фамилия, главное, что наша, русская.

Они крепко пожали руки.

— Ты уверен, что не хочешь лично вздернуть сталкерского ублюдка? — спросил Робсон. — Могу уступить.

— Нет. Хочу развеяться.

Здание Гортранса сильно напоминало Мид — такие же готические стены, высокие залы, резные лестницы, шпиль на крыше. Входы и выходы, а также самые видные места внутри украшали тканевые полотна с воинскими девизами:

«Все дружинники — братья»;

«За брата, Князя и Гортранс»;

«Предателю — смерть»;

«Все за Князя, Князь за нас».

В подземном гараже и на прилегающей территории теснилось огромное количество техники, собранной со всех концов кольца: водовозки, грузовики, бульдозеры, краны, БТРы, БМП, и даже танки. Женщины в основном работали в кашеварне — так здесь называли столовую. Мужчины делились на кметов и гридов, соответственно — дружинников, имеющих возможность носить оружие, и дружинников гражданских: водителей, механиков и прочих. Робсон, как оказалось, входил в пятерку высших чинов Гортранса, числился главным воеводой великого Князя Суворова.

В Миде принято считать Гортранс сборищем тронутых на голову психов, от которых надо держаться подальше. Однако все, кого Витька повстречал за утро: прожжённый дядька Драгунов на складе одежды, добродушный старик комендант Волокушин, весельчак Карась на раздаче в кашеварне — показались ему нормальными адекватными людьми.

Витьку определили в машину под номером шесть к молчаливому и худому как смерть водителю — гриду Толику. На вид лет пятьдесят, глубоко посаженные глаза, щетина, передние зубы отсутствуют, руки черные от въевшегося навсегда машинного масла.

Колонна из семи водовозок и двух сопровождающих БТРов прибыла в Кремль около девяти утра. Ворота долго не открывали. Костян несколько раз ходил к гвардейцам на посту договариваться, возвращался, ругался с кем — то по рации.

— И часто тут нас морозят? — спросил Витька.

Толик покосился на него, пожал плечами и вернулся к прежнему занятию — разглядыванию застывшей стрелки датчика бензобака.

Солнце палило через лобовое окно, словно через лупу, превращая кабину в парилку. Потертые сиденья воняли топленой резиной. От скуки Витька достал из кармана книгу стихов Есенина, открыл на произвольной странице, наткнулся на стихотворение про зиму. Начал читать. Тут же представилось, будто гуляет по занесенным снегом улочкам, ловит ртом снежинки, на ветках деревьев разбух белый мох, под ногами хрустит ледяное печенье, дымят автомобили.

Последний раз Витька видел зиму еще в детстве. С папой и мамой они лепили снеговиков в парке и бросались снежками. Самая лучшая и любимая пора. Снег в воспоминаниях ассоциировался с чистотой, добром и теплотой родительских рук. С тех самых пор, как темная вода отравила все живое, зима покинула эти проклятые края навсегда.

— Нравится? — спросил Толик, указав на книгу.

Витька поднял на него глаза, кивнул.

— Складно написано.

Толик заговорщицки улыбнулся.

— Я скажу больше — гениально. В своей поэзии Есенин воспевал природу через призму человеческих чувств. С помощью мелодичного ритма и лиричных эпитетов он добивался удивительной образности. Читаешь его стихи и погружаешься в них с головой, строки ведут тебя по красочному миру смыслов, в котором главной идеей становится любовь к природе и человеку. — несмотря на просвисты вместо некоторых твердых звуков, речь Толика звучала на удивление плавно и страстно. — В отличие от Есенина, его современник Маяковский использовал резкие, порой грубые мотивы, но если посмотреть внимательно, его лирика была глубокой, как бесконечный сундук, откуда при каждом прочтении достаешь новые и новые смысловые сокровища, — Толик прервался, заметив слегка пораженный вид своего собеседника. — Заболтался я что — то. Не обращай внимания.

Толик высунулся из окна, окрикнул водителя из соседней машины и спросил долго ли еще стоять. Тот в ответ пожал плечами.

— Так кто из них лучше? — спросил Витька.

Толик нахмурился, не поняв вопроса.

— Ну Есенин или Маяковский?

Толик духоподъемно заулыбался и продолжил:

— Они оба были лучшими, но каждый не готов был признать другого ровней. Они спорили, искали друг у друга слабости, но не замечали при этом сильные стороны, которых было намного больше. Они были двумя сторонами монеты, частью одного целого — великого наследия русской поэзии, — Толик трагично вздохнул. — Досадно, что их гордыня не позволила им истинно понять друг друга.

— И кто в итоге победил?

— Оба покончили с собой.