Жажду — дайте воды

Начальник штаба ничего не преувеличивает. Все это серьезно, но не страшно. И какою бы мощной ни была эта крепость, мы уверены, что возьмем ее. Одолеем. С боевых башен противник может вести круговой обстрел, контролируя каждый метр на подступах к городу. В крепости лабиринт подземных ходов, укреплены арсеналы…

— Форт, который мы должны занять, очень силен. В нем установлено шестьдесят четыре тяжелых пулемета, — объясняет начальник штаба. — Каждый пулемет обслуживают три смены расчетов. Им придано десять артиллерийских батарей…

Все эти сведения точны: форт хорошо просматривается в бинокли и даже невооруженным глазом.

* * *

Утро. Началось генеральное сражение наших войск за Кенигсберг.

Моя рота вблизи одной из башен форта, который предстоит брать нашему полку. Ночью мы вырыли надежные укрытия для минометов и теперь бьем по крепости.

Штурм начался в восемь тридцать утра. Грохочет само небо, скрытое от нас столбами взрывающейся земли. Все кругом горит, пылает. В секунду несколько сот мин, снарядов и бомб обрушивается на головы противника.

Сахнов то и дело утирает со лба пот.

— В штыковую атаку бы надо пойти, — говорит он. — Эдакий орех только штыком и пропорешь.

Его слова вызывают у солдат смех. Как бы не так, подойдешь к ней, к такой твердыне, со штыком…

* * *

Четыре дня и ночи мы бьем по Кенигсбергу. Стволы минометов перегреваются. Я периодически даю им «отдых», то одному, то другому. Эдак на полчаса. И солдаты по очереди спят понемногу прямо у минометов или в траншеях. У меня глаза воспаленные, веки набрякшие, еле на ногах держусь от усталости. Но тяжести в голове нет, и ко сну не клонит.

* * *

Наши фланговые части ворвались в город. Мне об этом сообщили по рации, и я тут же передал новость своим солдатам. Они приободрились. Их особенно воодушевляют беспрерывные атаки нашей авиации.

* * *

Полдень. Мне приказали приблизиться к крепости. Мы взвалили минометы на плечи и бегом проделали два километра. Земля у нас под ногами разворочена, взрыхлена, хоть сейчас бросай в нее семена пшеницы — даст всходы.

* * *

Моя рота уже в пределах города. Мы установили минометы под стеной внутренней линии обороны и бьем по крепостным башням, откуда пулеметы противника все еще преграждают путь нашей пехоте.

Бой смертельный. Деремся на улицах, в развалинах домов. И часто врукопашную. Пехота наша несет большие потери.

Улицы здесь узкие. Здания обрушиваются прямо нам на позиции. Тут и там трупы гитлеровцев, и все больше офицерье.

Вот рухнула башня. Оттуда кинулись вниз несколько солдат противника и разбились на грудах камней и кирпича.

Из ближних развалин вышли три немца. В руках у каждого по белому флажку.

— Сдаемся…

Они испуганны и растерянны. Через переводчика спрашиваю:

— Что же вы раньше думали? Конец ведь вам. Город зря погубили.

Один из немцев, старший по званию, сказал:

— А почему вы не сдавались под Москвой?

— Неудачное сопоставление. Москвы вам бы, как своих ушей не видать. И к тому же там никто из наших не сдавался в плен, как вы сейчас.

Немец перекосился.

— Да, да. Мы не сдавались, а вы сдаетесь. Так не лучше ли было сделать это раньше?

Немец в ярости закинул подальше белый флажок и молча уткнулся лицом в ладони.

Кенигсберг погибает.

* * *

Ночь на шестое апреля. Штурмуем внутреннюю линию укрепления города. Небо и земля смешались?-Атакуем беспрерывно. Сахнов с Мушегом подорвали еще одну башню. Едва рассеялась пыль, стали группами выходить немцы. Сдаются. К нам и генерал даже попал.

* * *

Девятое апреля. Тишина.

Сахнов где-то добыл мне великолепной бумаги и самописку.

Из окон полуразрушенных зданий свисают белые флаги.

Кенигсберг капитулирует.

* * *

Мы под стенами цитадели. Тишина.

Солдаты мои варят в котелках еду.

Бронзовая голова кайзера Вильгельма раздвоена, ногу его лошади оторвало. У постамента тела двух убитых фашистов.

Узкие трамвайные вагоны лежат поваленные. Окна разрушенных зданий подобны глазницам слепого.

* * *

Ко мне подошли двое детишек, просят хлеб.

— Брот, брот…

Белобрысые мальчонки. Кроткие, испуганные. Сахнов отдал им весь наш паек: хлеб, сахар, масло.

— В войне больше всего жаль детей, — вздохнул Сахнов. И, помолчав, добавил: — Вы и про этих напишите, тоже ведь горе мыкают не по своей воле…

И женщины подошли к нам. Я вздрогнул — так одна из них показалась похожей на Шуру!.. Не забыл ли я, где могила Шуры? Нет, не забыл… Женщины попросили курева. Мы дали им.

— Ну и что скажут фрау?

Фрау молчат.

— По душе вам война?

Фрау молчат.

* * *

Под ухом у меня затрещал полевой телефон. Это командир полка.

— В городском саду засели эсэсовцы. Для ориентира — там неподалеку могила Канта. Ударь туда своими минометами.

Сахнов побежал поднимать роту. Бойцы побросали свои котелки как были, на огне, и ринулись к орудиям. Такой хороший день…

* * *

Весна. Где-то на дереве поет скворец. И я будто дома, у нас в сяду. Слушаю песнь нашего скворца. И слышу плач моей матери.

— Мамочка, милая потерпи еще немного. Как бы то ни было, я вернусь.

Итак, нам предстоит атаковать эсэсовцев.

Сахнов неспокоен. Его Галя должна была уже родить.

Рота моя выступает.

Идем в бой…

* * *