Жажду — дайте воды

Встретил братьев Буткевичей. Они одеты по-походному. Через плечо скатки шинелей.

— Вот, уходим, — сказал Витя. — Прощайте!..

— Но куда?.. И почему?..

— В Суворовское училище. Это мы сами так захотели. Никто нас не принуждал. Да и война ведь уже кончается. Прощайте.

— Счастливого пути, ребята! — Я обнял их. — Желаю вам счастья! Большого, долгого счастья!..

На груди у каждого из братьев по две медали «За отвагу» и по ордену Красной Звезды. Сердце у меня сжалось! Милые мальчики, ведь в нашу победу и они вложили немалую толику…

Счастливого пути, дорогие мои, храбрые мальчишки! Счастливого пути!..

Я поспешил уйти, чтоб ребята не увидели навернувшихся мне на глаза слез…

Эсэсовцы сопротивлялись целый день и целую ночь, но к утру они все же сдались. А не сдались бы, так мы всех до одного уничтожили бы.

Сахнов развел костер прямо в окопе.

— Идите, погрейтесь, сынок.

Никто уже больше не боится, что враг приметит дым костра и начнет бить в нас. Ему теперь не до того.

Мы овладели Кенигсбергом и гоним противника к морю. Сегодня четырнадцатое апреля. Вчера наши войска освободили столицу Австрии Вену. Вена… Я знаю, что в этом городе есть мхитаристская конгрегация[17] и хранилище древних армянских рукописей. Не пострадали ли в войне манускрипты? Будем надеяться, что рукописи в Вене уцелели. О Вене писал в своей «Рушанской скале» Наири Зарьян. Как бы то ни было, гитлеровцам капут…

* * *

Мне позвонили из штаба полка. Начальник штаба майор Прикул, милый, смуглый, высокий латыш.

— Наши войска подошли к Берлину, друг мой. Бои идут на подступах к городу.

— И мы направимся туда? — спросил я.

— Наш путь лежит к морю…

К Балтийскому морю. Левым берегом Преголя с боями продвигаемся к морю…

Сахнов подоил здоровенную коровушку и протянул мне теплого, дымящегося парного молока.

— Пейте, сынок. Парное, полезно.

— Я что, больной, что ли?..

— Эх, отправить бы ее с теленочком да к нам в деревню. В колхозе-то ведь ни одной коровенки небось не осталось…

* * *

Двадцать второго апреля советские войска вели бои на подступах к Берлину, а двадцать пятого город был полностью окружен нашими.

Сахнов сетует:

— И почему наш полк не пошлют на Берлин?

— Ничего, — утешаю я. — Здесь тоже перед нами фашисты. Все дороги ведут в Берлин.

— И тем не менее, — разводит руками Сахнов.

* * *

Мои ребята у одной из деревень взяли пятьдесят шесть пленных. Это уже не прежние гитлеровцы, которые на берегах Волхова кричали: «Эй, Иван, иди сюда! Яйки ест, масло ест!»

Сахнов с презрением бормочет:

— Э-эх, ну какие же вы солдаты, коли у себя дома в плен сдаетесь? И не стыдно?

Один из пленных покачал головой:

— Капут, капут!..

— Что капут?

— Берлин, Гитлер капут.

— А вы что же, думали в Москве фокстрот танцевать? — злится Сахнов. — Теперь вы у нас в руках. Я русский и видел много худого от вас. Убийц надо убивать. Это даже Иисус Христос понимал.

— O, ja…

Согласны теперь. И не кто-нибудь, немецкий обер-лейтенант согласен. Перед тем как сдаться в плен, он привел свой мундир в порядок. Хотел выглядеть мужественным и храбрым. Ох, как нам знакомы эти серые мундиры!

Я еще помню страх, охвативший меня, когда впервые увидел форму немецкого солдата. Помню, хотя увидел я ее на убитом немце годы назад. Может, это странно, но помню. Гитлеровские каски не круглые, а как бычьи головы, с рогами-отростками. Пряжки на кожаных ремнях, как щиты. А кинжалы в ножнах у пояса казались мне змеями. Вот и сейчас мне чудится, что с кинжала этого обер-лейтенанта стекает кровь. Особенно противны у них сапоги, грубые, с высоченными голенищами. Каблуки большие, подкованные. Этими каблуками они топтали полотна Лувра, детей Праги, государственный флаг Польши и рукописи Льва Толстого в Ясной Поляне. Каблуки убийц… Синие, приподнятые спереди и сзади, фуражки гитлеровских офицеров кажутся разинутой пастью дракона. А чего стоит свастика?

Омерзительна мне форма фашистов…

Пленных мы отправили в тыл на специальный сборный пункт.

* * *

Из штаба полка сообщили, что остатки берлинского гарнизона сдались советским войскам. Все. Берлин пал. Над рейхстагом наше знамя. Сегодня второе мая. Наш флаг над рейхстагом поднят позавчера — тридцатого апреля. Я позвал Элкснитеса и велел ему сообщить об этом немцам, засевшим неподалеку от нас и еще сопротивлявшимся. Элкснитес крикнул в рупор:

— Сдавайтесь, немцы! Берлин ваш пал! Сдавайтесь и вы!..

Гитлеровцы ответили яростным огнем.

Море близко. Мы обошли противника и повернули к морю.

* * *

Вечер восьмого мая. Я сижу на траве у моей роты, ем кашу с мясом и запиваю шампанским, которое ящиками извлекли из каких-то развалин мои ребята. Связист протянул мне трубку:

— Командир полка на проводе.

Голос у него, как всегда, спокойный, чуть хрипловатый.

— Сегодня восьмое мая, — сказал он. — Сегодня в Берлине представители командования немецко-фашистских вооруженных сил подписали акт о безоговорочной капитуляции. Германия побеждена.

Я прижал трубку к лицу и не заметил, как из глаз полились слезы. Рядом всхлипнул Сахнов:

— Наконец-то…

В трубке еще звучит голос командира полка: