Жажду — дайте воды

Сахнов привел в порядок доставшийся нам от фрицев полуразрушенный блиндаж, починил, почистил его, и мы перебрались на новое местожительство. Это рядом с батареей гаубиц, там, где дыбится подбитая наша самоходка. Наблюдательный пункт свой я устроил в дупле расщепленного дерева. Отсюда очень хорошо просматриваются позиции противника.

Немцы вновь и вновь атакуют, хотят сбросить в реку. Но у нас нет пути назад, и мы не собираемся сдавать своих позиций, нам остается только отбивать их яростные атаки, что мы и делаем.

* * *

Враг атаковал нас еще трое суток и наконец выдохся. Потянулись изнурительные дни позиционной войны. Настроение отвратное.

Сахнов разыскал целый ящик свечей из сухого спирта. Я обрадовался: теперь хоть света у нас будет вдоволь. Но не тут-то было. Сахнов растопил эти белые как воск свечи на огне, процедил через марлю, вскипятил, опять процедил. Я с удивлением наблюдал за его химическими опытами. Наконец, хитро подмигнув мне, он сказал:

— Выпивка готова.

Выгнал целую бутылку из спиртовых свечей. Выпил сначала сам, выждал с полчаса.

— Хорошо. Желудок мой с удовольствием принял спирт.

И он протянул стаканчик мне. Я тоже выпил. Какое-то пойло.

Пахнет жженым деревом. Меня затошнило, голова стала раскалываться от боли. Но я выпил еще, и постепенно по телу разлилась приятная теплота. Вспомнились пухлые Шурины губы.

— Сахнов, дай еще немного…

— Не дам, — спрятал он бутылку. — Нельзя так много-то, чего доброго, отравитесь.

Шура не идет из ума, и я отваживаюсь, спрашиваю у Сахнова, не видал ли он ее. Вдруг убита?..

— Не тот фруктик, ее не убьешь! — хмыкнул Сахнов.

— Фруктик? Какой еще фруктик? Что мне делать, Сахнов?

Он недовольно пожал плечами:

— И зачем только этих девок на фронт пускают? Тьфу!..

Я засмеялся. До чего же ты хороший человек, Сахнов!

Сегодня двадцать первое февраля. Месяц и двадцать четыре дня, как мне исполнилось двадцать. В записях моих есть и смех.

МОИ ДАЛЕКИЙ БРАТ

Майор Ерин у меня на позициях. Блиндаж мой ему очень нравится. И не удивительно. Сахнов содержит его в отличном состоянии — здесь тепло и сухо. И со стен земля не осыплется — он забрал их досками. Пол тоже деревянный, а в углу топится печь.

— Люблю расторопных людей, — говорит Ерин. — Видать, у Сахнова твоего не мякина в голове.

Я забеспокоился: чего доброго, Ерин еще вздумает забрать у меня Сахнова!.. Но нет, он уже о другом.

— Ты был в Париже? — спрашивает вдруг.

— Никак нет!.. Не доводилось.

— Я тоже не был, — говорит Ерин. — Там, я слыхал, много армян живет?..

— Армяне там, верно, есть.

Я недоумеваю, к чему бы эти расспросы. Да, я тоже слыхал, что во Франции много армян. Мне даже как-то попалась в школьные годы армянская газета, издающаяся в Париже. Она запомнилась рекламой ресторана: «Как ты можешь жить в Париже и хоть раз не зайти в чудесный ресторан «Кавказ»?..»

Ерин протянул мне вдруг номер «Красной звезды».

— Прочти-ка на последней странице очерк о коммунисте Мисаке Манушяне. Знаешь такого?

— Нет, впервые слышу это имя.

— А он может составить гордость вашего народа! — сказал Ерин.

И я читаю короткое сообщение ТАСС. Оно о том, что гестаповцы двадцать первого февраля в Париже расстреляли группу мужественных борцов Сопротивления. Это были коммунисты разных национальностей, объединенные одной общей целью: уничтожить величайшее зло человечества — фашизм. Руководителем группы был французский коммунист, славный сын армянского народа Мисак Манушян. Он и его товарищи расстреляны гестаповцами только за то, что, беззаветно любя жизнь и ненавидя фашизм, они с оружием в руках боролись против гитлеровского «нового порядка»…

Я несколько раз перечитал сообщение ТАСС, и печаль во мне невольно смешалась с гордостью.

— Армяне извечно боролись за правое дело, против тирании и захватничества. Они страдали и погибали, но не сдавались.

— Я знаю, — сказал Ерин. — Оставь эту газету у себя. Прочитаешь бойцам.

Манушян не идет у меня из головы. Кто он, какими судьбами его забросило в Париж? Интересно, молод ли был? Мои вопросы остаются без ответа? Но одно я вижу ясно в своем воображении: вот он, этот человек, гордо стоит под дулами винтовок палачей, готовый отважно принять смерть, как Степан Шаумян стоял когда-то в Закаспийских песках с раскрытой и окровавленной грудью перед дулами винтовок других палачей. Где только не проливалась за свободу кровь армян!.. И сейчас вот во Франции, в Париже… И определенно Мисак Манушян не единственный из армян попал в застенки гестапо…

Я все думаю, думаю. В моем мозгу постепенно выкристаллизовывается легенда этих дней. Образ Манушяна почему-то ассоциируется с образом начальника инженерной службы нашей дивизии Арто Хачикяном.

И кажется мне, что Манушян тоже, наверно, был такой же высокий, плечистый, с большим и добрым лицом.

Я поспешил к Хачикяну.

— Арто, ты слыхал о Мисаке Манушяне?

Он на минуту задумывается, потом качает головой: нет, мол, не слышал. А прочитав газету, снимает шапку.

— Видишь, — говорит он, — такие-то люди и поднимают славу народа.