Жаждущая земля. Три дня в августе

— Что теперь будет, скажи? Как жить-то будем без своего угла? С двумя детьми.

Стяпонас поднимает руки, как бы подпирая обрушившийся потолок. Но потолок высоко, он прочен; руки белеют в темноте, словно ждут чего-то, словно благословляют землю, на которой он зачал плод свой; потом они наклоняются к женщине, бережно обнимают ее. Губы прикасаются ко лбу нежно, словно для жены пробил последний час.

— Спасибо тебе, Полина, — тихонько шепчет он на ухо.

— Глупенький ты мой. Подумай, как жить будем.

— Все обойдется.

— Думаешь, мне легко бродяжничать?

— Поверь мне, обойдется.

Эти слова звучат как заклинание, и Стяпонас верит — все обойдется! Ему очень хочется, чтоб в них поверила и Полина. Невелика важность, что он еще не знает, чего ей пообещать. Трехкомнатную квартиру в новом районе, белокаменный дом в рабочем поселке, сверкающий автомобиль? Полина знает Стяпонаса и только рассмеется. Да и ему это показалось бы смешным. Нет, он обещает то, во что верит сам: все обойдется! Будем жить, как многие живут. Работают и живут. И детей растят. Разве Стяпонас из тех, у которых одни скитания в голове?

— Еще не поздно, Степан… Давай, пока не поздно…

— О чем ты? — пугается он.

— Давай не поедем, Степан. Ты слышишь? Никуда не поедем. Хватит жить на колесах.

Стяпонас садится в постели, прислоняется лбом к выставленным коленям. Не просто Полине с ним. Но что он может изменить? Он страстно желает, чтоб ей было хорошо; все женщины любят выращивать цветы на подоконниках, заводить девять пар выходных туфель и набивать шкаф костюмчиками, кофточками да пальто. И для себя, и для мужа, а главное — для детей хотят они устойчивости.

— Давай здесь останемся, Степа, — рука опускается на плечи, ласково гладит его.

Верное желание, понимает Стяпонас; дерево тоже чахнет от частых пересадок. Стяпонас ведь надеялся пустить корни в родную землю глубоко и прочно, чтоб никакой ветрище его не выдрал. Как же теперь объяснить, как же произнести вслух: «Здесь нет мне места, Полина»? Язык не поворачивается сказать ей, своей жене, эти тяжелые слова; лучше он проглотит их, как горчайший полынный отвар. Даже скажи ей, Полина ведь не поверит. «Чужой… в отчем доме?» — спросит. И что ей ответишь?

— Давай останемся, Степан, — рука скользит по костистым плечам.

Стяпонас тихо говорит:

— Надо…

Словно обожглась Полина:

— Обо мне ты и не подумаешь! Тебе все равно…

— Полина, — просит Стяпонас; перекатившись через жену, шлепает босиком к окну, распахивает створки. Ночная прохлада омывает лицо, обнаженную грудь, Стяпонас ловит ртом воздух и все равно задыхается. Перевешивается через подоконник, втягивает пряный запах лаванды и шалфея, вслушивается в трескотню кузнечиков, шорох жучков, зуденье комаров и далекий ночной гул.

Где-то хлопает выстрел из охотничьего ружья.

Скорбно стонет Полина. Свою судьбу клянет, а может, его, вечного непоседу и бродягу… Трудно ей понять Стяпонаса, конечно. Но разве Стяпонас сам всегда себя понимает? Разве он осознает, что именно кличет его в дорогу, что сует в руки чемодан? А если даже и чувствует  э т о, то говорить ли Полине? «Почему?» — спрашивает Полина. «Почему?» — спросила три года назад в Березовске, и Стяпонас не нашел что ответить. Словно щитом прикрылся этим своим «надо». И все; уходил от разговоров, прятал глаза…

В тот день после смены он не спешил в общежитие. Отяжелев после ужина в столовой, устало брел посередине улицы. В свете фонарей искрился снег, заиндевелые провода смахивали на бельевые веревки, натянутые на высоких столбах. Мимо пролетели нарты, запряженные в оленью тройку, у подворотен слонялись косматые незлобивые псы, вечерний город казался по-будничному спокойным и сонным. Из чайной вывалились мужчины, постояли у двери, дружно загалдели и через высокие ворота забежали в какой-то двор. Стяпонас вошел в чайную. Здесь было жарко, пахло пивом и сигаретным дымом. И еще шкурами: за одним из столиков сидели четверо ненцев в широченных оленьих малицах; они пили чай — весь столик был уставлен полными и пустыми уже стаканами.

Стяпонас взял две бутылки пива и сел за свободный столик у стены. Расстегнул телогрейку, положил шапку на пустой стул и налил в стаканы пива. И вот тогда за соседним столиком он увидел того человека. Он сидел боком к нему, как-то чудно уставившись на пустые бутылки. В руке курилась сигарета; человек забыл о ней, белый пепел сыпался на стол. Лицо этого посетителя чайной показалось знакомым Стяпонасу. Да разве вспомнишь: нефть привлекла в эти места уйму народу. Правда, тот человек — незаурядный. Острая рыжая бородка, кожаное полупальто, и взгляд какой-то вдумчивый, интеллигентный, что ли.