Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Мирай разошлась не на шутку. Каждое ее слово было наполнено ядом, каждое предложение произносилось с сардонизмом в голосе, от нее прямо-таки несло токсичностью. Но что-то в этом по-бунтарски вспыльчивом монологе меня привлекало. Что-то заставляло внимательно слушать, сопереживать и пытаться находить слова поддержки.

Мирай продолжала:

– О классе я вовсе молчу. Наверное, ты знаешь, что я по натуре своей нелюдимый человек. А мои одноклассники, эти куски ферментов с именами, даже уже узнав об этом, забывают в течение дня. Да что уж там – они издеваются! Насмехаются, уроды! Вот, к примеру, говорили мне: «Десять долларов, если скажешь „привет“ или еще какую-нибудь фразу». Я им что, социальная шлюха? Почему они вообще пристают ко мне? И ведь постоянно без намека на дружбу в голосе. Лишь бы поддеть, лишь бы посмеяться с «обезьянки». Выблядки. Я просто хочу посидеть в спокойствии. Если мне внезапно понадобятся друзья, я, наверное, буду в состоянии с кем-нибудь заговорить. Но не надо донимать! Как же это бесит, Рэй!

– Успокойся, пожалуйста, – сказал я мягко, но со строгой физиономией. – Хватит уже с тебя. Пойдем отсюда.

Мирай устало потупила взгляд, красиво закусила губу и, поддержав меня, направилась со мной в сторону ближайшего кафе, где мы решили перекусить.

По пути она попыталась закурить еще сигарету, но эта попытка была прервана моим очень уж страшным, напуганным взглядом. Стоило мне только направить этот свой взор на ее руки, как она сразу поняла, что мне ее привычка не по нраву. Тогда зажигалка была убрана в глубокий карман, а сигарета – к своим сородичам. До кафе оставалось каких-то двести ярдов.

Во время еды мы снова заговорили о личном. Теперь – об увлечениях. С кроткого девичьего языка слетело:

– Мне кажется, что твое увлечение музыкой и отсутствие каких-либо инструментов никак не вяжутся между собой. Ты как вообще подпитываешь свою страсть, скажем так?

– Ну… в последнее время я не занимался музыкой, от слова «совсем», но в прошлой реальности у меня была подержанная гитара дома и дряхленький усилитель, на котором я сильно выкручивал гейн и выплескивал всю меланхолию. Так я напоминал себе о… – «…тебе», хотел было сказать я, но в нужный миг сообразил, что нельзя. Она ведь не знает о том, как же я все-таки попал сюда. Как виновницей этого стала она. И знать ей об этом вовсе не обязательно.

– О чем?

– О былых днях, когда я еще мог сыграть что-то стоящее, – закончил я. – Мрак тот еще, конечно… Но к черту это, я еще подумаю о покупке гитары здесь, а ты скажи мне, какие же увлечения есть у тебя.

– Я не знаю, у меня не так много увлечений, – сказала Мирай, высушив свою чашку кофе.

– А какие есть?

– Фотография, рисование и стрельба.

– Стрельба? – «А вот это уже интересно».

– Да, мой папа был охотником, а когда он умер, мне захотелось опробовать его увлечение. Ну, понравилось, затянуло…

– В животных стреляешь?

– Нет. Я животных люблю. Они же невинны, оттого и прекрасны. Стреляю по всяким вещам: железякам, банкам, бутылкам и так далее.

– Понял. Продемонстрируешь как-нибудь?

– Да, могу. На выходных, к примеру. В воскресенье.

– Куда пойдем?

– На свалку на окраине города. Знаешь же такую?

– Знаю-знаю. Туда на автобусе ехать полтора часа.

– Угу.

– А где ты оружие хранишь?

– В сейфе отчима дома. Ему, кстати, нравится мое увлечение. Но это, впрочем, не делает ему чести. Однако за ружье ему спасибо. Я никогда не прощу матери продажу ружья отца… Раз нужны были деньги, то не стоило закрывать парикмахерскую и выставлять на продажу всё, что плохо лежит!

Злоба снова закипала в ней, так что я быстро решил остудить ее.

– А что с фотографией? Фотограф, что ли? – спросил я с легкой насмешкой.

– Да. Фотик есть у меня в комнате, в ящике. Покажу тебе в другой раз. Может, возьму, кстати, когда на свалку пойдем. Поделаем фото, так сказать, на память, хи-хи.

И лицо ее расцвело самой яркой улыбкой, которую мне доводилось видеть. Но тотчас же ее сменило грустное закусывание губы.

– Что-то не так?

– Да нет, просто задумалась о своем. Не важно, такое бывает. Ты видел мои рисунки?

– Нет.

– Я тебе тоже как-нибудь покажу. Та я, которую ты знаешь, рисовала же в прошлом?

– Да, она любила живопись. Помню, как подарил ей на день рождения прелестнейший портрет.

– Портрет ее самой?

Я одобрительно кивнул, и снова лицо моей собеседницы засияло, только на этот раз ничто не испортило эту искреннюю радость, и мы так и вышли из кафе.

Гуляли еще долго. Вскоре наши тени растянулись на дороге. Холодно не было, хоть руки немного замерзали. Прохаживаясь по мосту, я непроизвольно остановился, и взгляд мой, безучастно скользнув по возлюбленной, потерялся на небе и паре розоватых клубов облаков.

Я засмотрелся на это небо. Изучал так, будто годами не видел его и очень долго ждал, чтобы снова узреть эту красоту. Оно разбередило меня настолько, что я случайно обратился к Мирай:

– А помнишь, как… – И тут же прервался. Помнит она, как же. На лицо мое набежала тень.

– Помню что? – спросила Мирай, в ее зрачках появилась тревожность. – Я с тобой знакома всего лишь один день, не забывай.