Желание

Я начинаю отворачиваться, но в конце концов все-таки не могу сдержаться и беру ее в руки. Я несколько дней вырезал ее для него, когда мы были детьми, и хотя это и не идеальное изображение его лошади, фигурка получилась у меня довольно неплохо. Мне удались даже грива и хвост. Я не могу не впечатляться мастерством юного Хадсона.

Я подношу лошадку к глазам, чтобы полюбоваться завитками на гриве и хвосте. Да, совсем неплохо. Вот только когда Джексон выходит из своей спальни, его лицо делается особенно недовольным.

– Зачем ты трогаешь эту штуку? – резко спрашивает он, подходя ко мне.

– Не все ли тебе равно? – парирую я, осторожно ставя лошадку на место.

Он не отвечает и выходит за дверь.

– Где ты хочешь побегать? – спрашивает он, пока мы спускаемся по лестнице к парадным дверям.

– Вниз по противоположному склону Динейли? – предлагаю я. – Рядом с отелями?

– Заметано. – Когда мы выходим, он переносится – и это не совсем то, чего я хотел.

Я догоняю его, и какое-то время мы переносимся бок о бок, но это не очень-то способствует разговору.

У подножия горы он на секунду задерживается, и я тоже останавливаюсь, полный решимости сказать ему то, что у меня на уме, прежде чем он опять сорвется с места.

– Погоди. – Я хватаю его за предплечье.

Джексон поворачивается, сжав кулак, и секунду мне кажется, что сейчас он ударит меня. И я решаю не давать сдачи. Но он опускает кулак. Качает головой. И спрашивает:

– Что мы тут делаем, Хадсон?

Мне становится не по себе.

– Я думал, мы бегаем? – говорю я небрежно.

– Я не об этом, и ты это знаешь. – Он отходит и прислоняется к стволу большого дерева.

Да, я это знаю. Я прочищаю горло, переминаюсь с ноги на ногу, смотрю в пространство. Затем наконец выдавливаю из себя:

– Я хотел поблагодарить тебя.

– За Грейс? – хрипло спрашивает он. – Не благодари меня. Эта история с сопряжением была целиком ее…

– Я благодарю тебя не за то, что она моя пара, – перебиваю его я. – А за то, что…

– За что? – спрашивает мой младший брат, и у него вдруг делается усталый вид. Очень, очень усталый.

Я делаю долгий выдох.

– За то, что ты сделал тем вечером, – наконец говорю я.

Он кивает, на его челюсти играют желваки.

– Это не имело значения.

– Это имело значение – это было важно для меня и, думаю, для Грейс. Ты не обязан был это делать…

– Нет, обязан. Может, тебя и не колышет, что Грейс была похожа на побитого щенка, но я больше не мог этого терпеть.

Это наживка, несомненно, и я знаю, что он бросил ее просто затем, чтобы посмотреть, последую ли я за ней. Но все равно тяжело отойти в сторону после того, как я несколько недель пытался убраться с их пути, несмотря на узы сопряжения, связывающие меня и Грейс.

И все же я ухитряюсь это сделать, кивнув и сказав сквозь стиснутые зубы:

– Справедливо.

– Справедливо? – насмешливо спрашивает он и с угрозой щурит свои черные глаза. – В этом нет ничего справедливого, Хадсон. Ты бы это понял, если бы не пытался быть таким великодушным.

– По-твоему, я пытаюсь быть великодушным? – спрашиваю я.

– А разве нет?

– Никоим образом. Я пытаюсь… – Я опять замолкаю, потому что с ним нелегко говорить даже в лучшие времена. А теперь, когда он полон решимости все испортить, он вообще несносен.

– Что? – рявкает он.

Но я не отвечаю. А просто качаю головой и опять поворачиваюсь к школе. Я знал, что это плохая идея, но не знал, что настолько.

– Значит, ты просто возьмешь и уйдешь? – насмешливо спрашивает он. – Ты вытащил меня сюда и теперь просто удалишься, так и не сказав мне, чего ты хотел? Разве это по-взрослому?

Что-то внутри меня щелкает.

– Я хочу вернуть себе своего брата! – Я кидаю в него эти слова, как ножи.

Он застывает.

– Что ты сказал? – хрипло спрашивает он наконец, когда проходит несколько долгих секунд.

– Ты спросил, чего я хочу, – огрызаюсь я. – Вот то, чего я хочу. Я хочу вернуть себе своего брата. Я скучаю по нему. – Я сглатываю. – Я скучаю по тебе.

Он делает шаг назад.

– Трудно скучать по тому, чего ты никогда не имел, – говорит он.

– Ты так думаешь? – шепчу я. – Что между нами никогда не было никаких отношений?

– Вот именно, не было. – В его тоне звучит уверенность. – Меня отправили к Кровопускательнице, когда я был совсем ребенком. А ты остался дома с нашими дорогими папочкой и мамочкой – вот как это было. Мы всего лишь два чужака, в которых по случайному стечению обстоятельств течет одна кровь. Это ничего не значит.

– Ты же в это не веришь, – говорю я, чувствуя, как во мне что-то рвется – что-то такое, о существовании чего я даже не подозревал.

– Почему же, верю. Это не наша вина. Это реальность. Пытаться изменить это спустя несколько веков… – Он качает головой. – Это бессмысленно. Особенно теперь.

– Но ты мой брат.

– И что с того? – Он пожимает плечами. – Нельзя сказать, что наше фамильное древо что-то значит для нас. Ничего из того, что мне от них – от вас – досталось, я не хотел бы сохранить.

Его слова бьют меня наотмашь, и я, не удержавшись, огрызаюсь:

– Тогда зачем же ты хранишь ее? Если ты не хочешь иметь ничего общего ни с одним из нас, то зачем ты хранишь ее?

– Храню что? – раздраженно спрашивает он.