Желания требуют жертв

Выйдя от старого деда, Милена холодно посмотрела на Платона и слишком вежливо принялась прощаться. Ему показалось, что ей не терпится поскорей от него отделаться. Он отвёз её домой на такси, она вела себя с ним просто и равнодушно, как ведут себя воспитанные девушки с незнакомыми людьми. Окончание странного вечера Платон Кантор провёл в своей одинокой холостяцкой квартире. Всю ночь он пролежал без сна то с открытыми, то с закрытыми глазами, представляя холодную Милену в своих объятиях в те самые ушедшие мгновения любви. Его детская сентиментальность рисовала при этом самые обольстительные любовные сцены. В своих мечтах он получал любые блага, ему не принадлежащие, испытывал самые смелые наслаждения, ему недоступные. Платон с детства был безнадёжным мечтателем, а жизнь в фантазиях, что ни говори, сильно отличается от жизни реальной. Сегодня бурные мечты унесли его так далеко, что не было сил возвращаться обратно. Сегодня их полёт настолько увёл Платона от действительности, что вынужденное приземление в реальность вызвало лишь разочарование. Он представлял себе, как Милена с помутившимися от желания глазами впивается в его губы с опьянением. Он видел финальный занавес после спектакля, слышал аплодисменты публики, и уставшая и счастливая Милена улыбалась со сцены только ему одному, и ему же предназначались все её поклоны. После таких видений он был раздосадован и даже обозлён, оттого что не знал, как все эти фантазии приблизить к материальному миру, или уж хотя бы просто научиться не изводить себя вымыслом. Да, он с ней переспал, но не приблизился к ней ни на миг.

Он чувствовал лёгкое удушье. Когда поднимаешься высоко в гору, постепенно становится трудно дышать, как раз и чувствуешь то самое лёгкое удушье от нехватки воздуха. Даже если ты покорил неприступную вершину, то всегда есть шанс потерять равновесие от удушья и сорваться вниз. Нечто подобное сейчас испытывал Платон, представляя Милену, холодную, недоступную, далёкую вершину, рядом с которой всегда перехватывает дыхание. Он пытался найти какую-нибудь зацепку, крючок, слабое место, за которое можно ухватиться, но ничего не находил. «Завтра утром перед репетицией попытаюсь с ней поговорить», — думал Платон, понимая, что говорить с равнодушной женщиной и трудно и страшно, но он всё-таки попробует. Его самоуважение от этого не пострадает.

XVI

Наутро бледный Платон стоял у приоткрытой двери женской гримёрки и внимательно разглядывал, как Милена сидела на стуле посреди безлюдной уборной с пуантами в руках. Она зажимала между колен новую балетную туфельку, постукивала маленьким молоточком по краям её носочной части, чтобы та становилась мягче и удобнее. Потом она несколько раз поднималась со стула, закладывала пуанты в дверную щель и слегка сжимала их перед самым носом Платона. Он терпеливо дожидался, когда же она его уже заметит.

Милена закончила с приготовлением и стала надевать пуанты из белого атласа, обшитые белой кружевной тесьмой. Она с придирчивой объективностью разглядывала свои ноги, точно они не были идеальны и принадлежали вовсе не ей. Платон прямо-таки пожирал глазами шёлковые ленточки, пришитые к корпусу балетной туфли, плотно опоясывающие стройную ногу Милены. Ему хотелось как-то привлечь к себе её внимание, но слова ещё не рождались, а Милена, видно, не собиралась ему помогать, она молчала, и это её безмолвие ещё сильнее придавливало Платона. Вот если бы она сказала какую-нибудь глупость, это существенно разрядило бы воздух и порадовало бы его. Из уст любимой женщины даже глупости звучат восхитительно, особенно глупости и звучат восхитительно.

Она наконец оторвалась от своего занятия, встала на жёсткий «пятачок», от чего сделалась ещё более воздушной, способной оторваться от земли, бросила на Платона короткий непонимающий взгляд и быстро отвернулась. В нём вспыхнуло возмущение.

— Доброе утро, Милена, — начал совсем разозлившийся Платон, но при этом старался говорить ровно, — ты знаешь, я тут вспомнил забавный случай: однажды один инженер, оказавшись на каком-то балете, кажется «Дон Кихоте» или «Лебедином», увидел, как балерина крутит на одном пуанте тридцать два фуэте. Инженер был очень удивлён и загорелся желанием механизировать весь этот процесс, чтобы облегчить такой адский труд. Он долго изучал устройство пуант, а потом предложил встроить в жёсткий носок маленький шарикоподшипник. Ему казалось, что при таком усовершенствовании любая балерина сможет наверчивать хоть сто тридцать два фуэте. Балерина, правда, отказалась. Как думаешь, Милен, это помогло бы классической хореографии?

— О нет, только не это! — она внимательно посмотрела ему в лицо. — Платон, прошу тебя, пощади мои уши. То, что у тебя напрочь отсутствует чувство юмора, не беда. Хуже, когда ты начинаешь шутить. Поверь мне, не надо, это не твоё.