Желания требуют жертв

Летом, по вечерам, они с мамой, как и прежде, продолжали ходить на старое озеро с кувшинками. Пахло пшеницей и полем, деревенские собаки обстоятельно и дружно заливались лаем со всех сторон. Шли они, как обычно, узенькой тропкой мимо рослой крапивы и репейников, оборванные или обломанные лопухи лежали здесь же, посреди тропинки, покрытые мягкой пылью, точно присыпанные белой мукой. Тогда мама была с уже запавшими глазами, она шла быстро, но рассеянно, будто не замечая семенящую рядом Женю.

Когда пришли, разостлали на берегу потёртое покрывальце, сели бок о бок и смотрели, как колышется ленивая вода, приводя в лёгкое волнение жухлые, надломанные камыши. После того как отец ушёл к другой, столичной женщине, мама разговаривала с ней совсем мало. Женька умом вроде бы всё понимала, но никак не могла привыкнуть к её молчанию.

— Ты должна учиться и жить в городе, — неожиданно сказала тогда мама, разглядывая свои натруженные, опухшие руки.

— В Белгороде? — спросила Женя.

— Нет, доченька, не в Белгороде. Зачем тебе Белгород? Ты должна учиться в Москве или Петербурге. Незачем тебе здесь оставаться, здесь тебя ждёт ужасная сельская жизнь. Представь себе: выйдешь замуж за картавого Жорку или Стёпку-музыканта, будет он тебе на губной гармошке играть, а ты будешь коров доить, да ещё радоваться, что у тебя какой-никакой, а всё-таки мужик в доме. У других ведь и того не будет. Нравится тебе такая картинка? Босые детишки бегают по двору, а ты, Женюшка, моя доченька, красишь яблони или полешь огород, поправляешь грязными руками съехавшую косынку и дожидаешься, когда же этот самый распрекрасный картавый да рябой супруг с работы вернётся. Не для тебя всё это. Ох не для тебя. Загнёшься ты здесь от одиночества, загнёшься, как пить дать. Потом очнёшься, встрепенёшься, да поздно будет. Одиночество — это ведь не когда ты один, а когда вокруг люди, много людей, а тебе и двух слов сказать не с кем. Понимаешь? Такого, как твой отец, ты здесь не встретишь, такой один на миллион попадается, да и то девки голодные да подлые уведут. Доченька, у тебя прекрасные данные, по тебе сцена плачет. Послушай маму. Твой педагог по хореографии говорит, что у тебя есть шанс.

Тогда при мысли о большом городе Женька вздрогнула. Мама нежно улыбнулась и крепко обняла её, собирая в кулак последние остатки своих чувств. «А если я ЕЁ там встречу? — в явном замешательстве подумала Женя. — Обязательно, обязательно встречу. Как же иначе?» Острое чувство мести тогда сильно ударило в голову. Ей даже показалось, что именно за этим мать отрывает её от себя и посылает в большой шумный свет, именно в мести и есть для неё спасение от скорби. На короткое мгновение Женя почувствовала себя молодой охотничьей собакой, притаившийся у крысиной норы. Жажда мести вдруг взволновала её значительно больше, чем боль в глазах матери. Ей не было страшно встать, собраться и ухать туда, где её не знает ни одна живая душа, где даже нет своего угла. Правда, ей очень не хотелось оставлять мать совсем одну. Однако она загорелась желанием непременно встретить девку, ту самую…

…Воспоминания о счастливой жизни были хорошие, однако они её мучили. Жене врезалось в память, как однажды на репетиции Ася Петровская цитировала какого-то поэта, который сказал: «Воспоминание о пережитом счастье — уже не счастье, воспоминание о пережитой боли — это всё ещё боль». Выходит, правда. О счастье, которого уже нет и никогда не будет, вспоминать больно…

…Женя сидела на кровати, подавленная тем далеким звоном колокола, доносившимся из её памяти. Растроганная своими воспоминаниями и тоской, она тупо уставилась в потёртый бок чемодана. Зачем всё так скверно? Холодное, скользкое волнение металось по всему телу, как стая безмозглых мальков под водой. Женя не любила подобные приступы сентиментальной чувствительности и хотела бы себя от них избавить, однако никак не могла понять, как это сделать. Медленно переведя взгляд с чемодана на подоконник, она увидела фото, с которого ей радостно улыбалась добрая половина труппы: Ася Петровская, Софья Павловна, Милка, Серж Романовский, Платон, Вадим Лебешинский, разные девчонки, и даже она сама. Женя с обезьяньей проворностью подскочила к окну, схватила рамку и со всего маху ударила ею об пол. Стекло тут же разлетелось вдребезги. Жгучая злость высоковольтными проводами загудела у неё внутри. Женя всем телом повалилась на постель, пружины кровати жалобно скрипнули. От скуки, просто так, взять и разбить чужую жизнь, как будто это что-то абсолютно естественное. А как же элементарное представление о морали? Она закрыла глаза, заскрежетала зубами и, уткнувшись в подушку, долго повторяла: «Как же я ненавижу, ненавижу, ненавижу!»

XXII