Желания требуют жертв

Они часами наперебой о чём-то болтали, о каких-то пустяках, казавшихся им крайне важными. Заразительно хохотали, долго бродили по ночам мимо безжизненных мостов и потухших зданий в ожидании нового дня. А потом одновременно замирали, стоя рука об руку, и наблюдали медленный, ленивый восходящий шар белорыжего цвета, золотивший горизонт и подсвечивающий холодную реку. Усталые и замерзшие, они добирались пешком до дома и, улыбаясь друг другу утомлёнными взглядами, обрушивались на постель, бережно обнявшись, мгновенно засыпали, даже не раздеваясь. Они были такие же яркие и весёлые, как утреннее солнце. Им не было никакого дела до тревожного грохота наваливающегося на них дня. Вадим и Микки просто были бесконечно счастливы, и как всякие счастливые глупцы обещали друг другу, что проведут вместе миллион лет.

Но спустя совсем немного времени, всего лишь через два с половиной года, они расстались. Микки предложили выгодный контракт в Милане, и он сделал выбор не в пользу Вадима, не в пользу любви, которую Вадим желал больше всего на свете. Провожая Микки в аэропорту, держа в руках его чемодан, Вадим выглядел оскорблённым и уничтоженным, он содрогался от рыданий без слёз и даже тихонько постанывал от боли. Когда Микки скрылся за турникетом, Вадим ещё долго стоял, не двигаясь с места, он чувствовал себя страшно усталым, просто неспособным двигаться. Приехав домой, он немедленно принял внушительную, но безопасную порцию снотворных таблеток и попытался быстрее заснуть на той самой кровати, которую делил с Микки в течение двух с половиной лет. Он понимал, что теперь всё кончилось и что ему, скорее всего, никогда больше не увидеть Микки. Очень скоро он забудет запах его волос, игру глаз, манящие оттенки голоса. Думая о Микки, Вадим снова был не уверен в правильности и нужности собственной жизни. «Так уж ли необходимо пройти этот путь до конца? Да и зачем?» — всё время вопрошал сам себя Вадим. Он долго лежал на боку, скрючившись в позе зародыша, поджав ноги к животу, скрестив на груди руки, и с силой вдавливал голову в колени. Временами ему казалось, что кто-то наблюдает за ним свысока, за его бессильными муками, кто-то злобно смеётся, потешается над его любовью, и даже осуждает его. И тогда Вадим поспешно натягивал одеяло себе на голову.

В беззащитной позе эмбриона он промаялся до утра, вновь ненавидя и стыдясь самого себя. Он скрежетал зубами до первого луча восхода, прислушиваясь ко всё разрастающейся боли, а потом, не задумываясь, набрал ванну горячей воды. Так на его запястьях оказались белые ниточки рубцов, оставленные холодным тонким лезвием. После тридцати лет одиночества и двух с половиной лет безудержного, невозможного счастья Вадим Лебешинский вновь остался один, без любви, которую собирался дарить и получать всю оставшуюся жизнь, — без любви, которая стала для него надёжным убежищем, непробиваемой бронёй от всех нападок внешнего мира. Ему было больно от этих воспоминаний, слишком сентиментальных, счастливых, слишком ранящих, и он запрещал себе об этом думать. Однако значительно чаще, чем ему бы хотелось, память возвращала Вадима в те два с половиной года, переполненные сбывшимися и несбывшимися желаниями.

XXIII

Располагайся в кресле, Софья Павловна, — Вадим Лебешинский усадил Соню Романовскую в своём кабинете, а сам не спеша закурил, продолжая стоять и держа дымящуюся сигарету тонкими, не то женскими, не то мальчишескими пальцами.

Соня из деликатности отвела глаза в сторону, она нарочно старалась не смотреть на его креативную причёску, благодаря которой волосы выглядели какими-то уж слишком общипанными, на его щетинистый, намеренно не выбритый подбородок, плохо сочетающийся с маленьким ртом, твёрдо очерченным профессиональным татуажем. Откровенный намёк на его нетрадиционные любовные притязания. «Боги, куда же мы катимся?! Ну и времена пошли: мужчины — женщины и женщины — мужчины. Я в джинсах и пуловере, а у него перманент на губах. Хризантемы за ухом не хватает. Красота, да и только!»