Желания требуют жертв

Как тяжелобольной, Платон поднялся с постели и побрёл в буфетную в поисках какой-нибудь бутылки, желательно покрепче. Проходя мимо зеркала, он с ненавистью посмотрел в своё небритое, угрюмое отражение, ненавидя и проклиная своё мученичество. «Милена бы сейчас от меня отвернулась, она, кажется, не могла взять в толк, почему это наслаждение люди считают грешным, бесовским, а страдания добродетелью. И даже тех, кого привлекают мучения, называла — садомазо».

Буфетные полки, как оказалось, были густо уставлены всякими бутылками: длинными, укороченными, тонкими и пузатыми, с лёгким и крепким содержанием разноцветных жидкостей всех мастей. Платон остановил свой выбор на сугубо мужском напитке, даже не взглянув на всякую разную дребедень в виде конфеток, галет, шоколада, сочтя это непригодным излишеством. Последующие несколько часов он провёл за выпивкой, ровно столько потребовалось Платону, чтобы разделаться с графинчиком водки и прикончить полпачки сигарет, пуская дым через нос толстыми серыми струями. «Самое главное, — рассуждал сам с собой Платон, — не забивать себе голову глупыми мыслишками типа „Всё будет хорошо“ и не воображать, что „Жизнь сама всё расставит по местам“. Наше воображение — это наша беда, наш враг, лжесвидетель, который нашёптывает то, чего и в помине нет на самом-то деле, а мы, дурачки, слушаем, развесив уши. Не жизнь всё расставляет по местам, а мы сами, только совсем не так, как хотелось бы».

Очнулся Платон в полутёмном, грохочущем тяжёлым металлом и укутанном сизым дымом «рок-кафе», где вдоль длинной барной стойки, уставленной всевозможными напитками, на высоких табуретах восседали потасканные жизнью молодящиеся старцы в окружении юных почитательниц рока — как современного, так и не очень. Внезапно, против собственной воли, Платон взглянул на себя как бы со стороны и горько усмехнулся, поняв, что уверенность в себе его совсем покинула, и он стал наблюдать за собой с большим отвращением. Ему вдруг подумалось, что у его рассудка есть два входа-выхода — парадный и чёрный, то есть потайной. Парадный вход, предназначенный для ясных, отчётливых понятных мыслей, оказался у Платона наглухо заколоченным, остался лишь чёрный — для тяжёлого бреда, для мук, для безумия, и никакого другого выхода больше нет.

— Двойной виски, пожалуйста, — протискиваясь к стойке между торчащих завсегдатаев, буркнул он перекаченному лысому бармену средних лет, чьё татуированное тело кое-как прикрывали нечастые кожаные лохмотья. Платону захотелось напиться в стельку, и сегодня он собрался в этом преуспеть. Бармен невозмутимо поставил перед ним наполовину наполненный стакан. Платон с шумным придыханием опрокинул его в себя и быстро вышел в холодный осенний дождь, под неодобрительным взглядом всё того же бармена.

XXXII

Черноволосая красотка сидела на засаленном стуле напротив Платона и лениво гладила его по щеке. Он с особым тщанием отбирал себе девушку из сдобных шатенок, блондинок, брюнеток и рыжеволосых. Под покровом графинчика домашней водки и двойной порции виски Платон слишком придирчиво осматривал её со всех сторон, как бывалый наездник выбирает себе лошадь на рынке, и остановился на этой непомерно костлявой брюнетке с выпирающими через тонкое платье рёбрами и ключицами. Да, именно на ней, на этой брюнетке, он остановил свой выбор, и чуть было не подрался с каким-то пожилым дальнобойщиком, намеревающимся перехватить девушку.

Девушка оказалась довольно милой, она надрессированно улыбалась Платону полуоткрытыми миниатюрными силиконовыми губками со следами яркой помады, обнажала свои острые колени и пыталась хоть как-то взбудоражить его кровь, не говоря при этом ни слова. Но Платон был к этому, казалось бы, банальному действию совершенно не готов, ему почему-то вдруг показалось, что физическая любовь, пусть даже без краткого положенного сентиментального вступления, — это не совсем то, что ему сейчас требуется. А что ему сейчас необходимо — он не очень понимал, но чувствовал, что вместо крови в его жилах течёт простая холодная вода, и пока она не превратится в кипящую гранатовую смесь желания, ничего не выйдет. Платон был невообразимо спокоен. Сквозь немытое вздрагивающее стекло на него смотрел тускло-дымчатый свет вечереющей улицы. Несмотря на то что в этом заведении девушка была в его распоряжении всего на один час, он, вопреки своим собственным намерениям, не суетился, не вибрировал от нетерпения и не спешил ею заняться, а сидел с равнодушным выражением лица и такими же в точности равнодушными мыслями.

— Как тебя зовут? — неожиданно спросил Платон и сам тут же поморщился от откровенной неуместности подобного вопроса в этом гнездилище платной любви. Зачем он её об этом спросил? Он что — идиот? Он понимал, он ощущал, что теперь стал смотреть на неё своими пьяными глазами уже не равнодушно, как прежде, а более чем саркастично, но ничего не мог с собой поделать.