Желчный Ангел

– Ничего он мне не разрешал, – потемнел ликом Ангел. – Просто так вышло. Нечаянное счастье…

– А эта подхалимка что с тобой делает? – ткнула она пальцем в Квакилу. – Почему она тебя видит? Сдохла, что ль?

– Нет. Это же птица. Им всем дано меня видеть…

Гордая Квакила подобострастно запрыгала вокруг Азраила и в знак подтверждения слов Духа вырвала неоновое перо с его крыла.

Мира махнула на них рукой и продолжила колотить лопатой твердый неподдающийся грунт. Еще долго они наблюдали, как избранная еврейская женщина голыми руками выбирает щебенку из земли, укладывает пушистое тельце в яму и заваливает его камнями. Затем грязными ладонями размазывает тушь по щекам, садится рядом с могилой и горько плачет.

– Ну ты все поняла? – спросил Азарил суматошную Квакилу.

– Поняваааа, – картаво проклокотала она в ответ, трепыхаясь от гордости за отведенную ей роль.

* * *

Чем крупнее и активнее становился плод в Маргошином чреве, тем больше страхов колотилось в ее голове. Мир представлял сплошную угрозу. Любая вещь существовала не сама по себе, а с единственной целью – навредить ребенку. Закипающий чайник рождал образы облитого кипятком живота. Штора, задень ее ненароком, должна была обвалить на новорожденного тяжелый карниз. Картина грозилась упасть и вонзиться углом в нежное тельце. Лампочка в люстре могла лопнуть от перенапряжения, осыпав ребенка мельчайшими осколками. В йогурте зарождалась колония ядовитых бактерий. Любой транспорт – от самоката до троллейбуса – непременно готовился наехать и лишить жизни.

Особенно страшно Маргоше было переходить кипящий проспект Мира по длинному пешеходному переходу. Этот тоннель напоминал черную реку, через которую Харон возил тени усопших в царство мертвых. Стоило лишь спуститься по ступенькам, как солнечный свет обрывался, сменяясь тусклым электрическим мерцанием. В стены тоннеля вжимались странные фигуры, одна кошмарнее другой, словно картины в зловещем музее. Старуха на коленях, бьющая поклоны. Инвалид с обнаженной ногой в язвах. Старик, торгующий копченой рыбой в картонных коробках. Псевдоученый, предлагающий новейшую разработку – подвижную рамку от нечистой силы. Парень с тремя дрожащими собаками. Тетка с табличкой, просящая на билет до Вологды. Возле каждого стояла баночка с монетами и мелкими купюрами, для наполнения которой всякий повторял свою мантру. Обрывки слов вливались в общую тему «Шутки» Баха – ее виртуозно исполнял седой скрипач в конце беспощадного коридора. Шутка была жестокой, низменной и великой одновременно. Галерея страданий оканчивалась ловкой бабулей, которая уже на ступеньках совала входящим-выходящим веселую петрушку по сорок рублей за пучок.

Маргарита, вынужденная преодолевать переход минимум дважды в день – до куриного домика и обратно, – примеряла судьбу каждого просящего на собственного ребенка и выходила из реки Харона, полная ужаса и головной боли.

– Это невыносимо, – жаловалась она Вадиму, – я сама лечу чокнутых беременных арт-терапией, сама ищу источник зарождения страха, помогаю его вербализовать, акцентирую внимание на его вымышленности, а справиться с собственной паникой не могу.

Вадим обнимал ее, целовал расплывшееся лицо с кляксами пигментных пятен, растопыривал пальцы на бездонном животе и улыбался.

– Это гормоны. Он родится, и все пройдет.

И только под сильными ладонями мужа она замирала, расслаблялась, закрывала глаза и проваливалась в спокойную дрему. Его руки, мощные, животворящие, сглаживали несовершенство мира и стирали с его поверхности досадные пятна боли, беспросветных мук и чужих испытаний.

Марго мысленно поднималась к Всевышнему и молила, чтобы эти руки были всегда, чтобы держали ребенка, вели его по безопасным тропинкам жизни, минуя чудовищ в подземных переходах, минуя баночки для подаяния и вынужденного Баха в подземелье, прикрывая от самокатов и чайников, падающих карнизов и зараженного кефира.

* * *

Июль был тропически раскаленным. Греков каждый год планировал поставить в квартире кондиционеры, но, переждав пару недель жары, забывал об этом до следующего лета.

Сейчас он настежь открыл окна и подпер балконную дверь обувной коробкой со старыми документами: мамиными грамотами за активный сбор макулатуры, приглашениями на конференции лингвистов, бейджиками с авторских фестивалей и, да, дневниками Маши Перловой.

Длинношерстная Жюли изнывала от жары и активно линяла. Сергей Петрович, сам потный и липкий, купал ее в тазу, вытирал своим полотенцем и расчесывал на ковре, положив на призрачный сквознячок.

После встречи с Адамом и Диной он записал все эпизоды ангельской истории на десятках отдельных листов и, сидя на полу, раскладывал их в разных последовательностях, тасуя и вглядываясь, как Мира – в колоду Таро.

Формально повествование имело начало и конец и вполне могло стать основой любопытного романа. Но по факту это была сказка, притча, и как вписать ее в человеческое бытие – Греков не имел ни единой мысли.