Железная трава

Вечером пришли к Ознайко, уряднику новому, Евсей и Румянцев, разговор затеяли о промысловой артели. Усадил гостей Ознайко за стол, хозяйке самовар наказал изготовить, и не отказывались от чая гости, и был доволен этим хозяин.

Иной это человек, новый урядник, не тот, что покойный. Служил когда-то в акцизе, важный был барин, да… на ком беда не живет: не рассчитал расхода с приходом, запустил в казенную кассу лапу, судим был, угодил в полицейские. Гнушался низким чином своим Ознайко, не лежало его сердце и к высшему начальству… Ведь вот был он человеком, сделался подлецом!.. Украл? Ну, так что! Кто не ворует? Министру можно, асессору нельзя?! Тысячи на Руси казнокрадов, и — все на местах, один он, Ознайко, оказался повинным… Где же справедливость?

Сидели гости за самоваром урядника, вели разговор о промысловом патенте, о сырье лесном для изделий, и в этот самый час вышел Сергей к таежной опушке, огляделся в потемках, полез не торопясь в чащобу ельника.

— Ау!..

Голос Алены, негромкий, с дороги:

— Тут я…

Прыгнул Сергей в двуколку, захватил вожжи, привстал и…

— Э-о, кудлатая!..

На взлобок по песку трудно. От пеганки враз пар дымком сизым закурился — свежо было в воздухе.

— Спасибо, Аленушка!

— Подожди со спасибом-то…

Умолкли оба. Озиралась, вслушивалась в каждый шорох Алена, погонял, нахлестывал Сергей пеганку.

Невидимый, всплыл месяц: просунулись из-за стволов туманные, в свету, космы, слюдою синей зажглась роса по травам.

— Алена!

— Но?

— Приеду в Москву, залезу на Ивана Великого да во весь голос: «Подымайтесь все, у кого мозоли на руках…»

— Ловко!

— В Москве — рабочих тысячи, а рабочий человек — что медведь, только из мудрых мудрый… Встанет на дыбы, тряхнет города — у-ах!..

Соскочил с сиденья, рвал на ходу подорожник. Набрал охапку, бросил в двуколку, Алене под ноги.

— Помнишь, колено срубил я?

— Помню.

— Искала тогда ты травку эту, а ее не было… Эх, жалко, Аленушка!..

Не сказал, чего жалко, — поняла его без слов. Отвернулась, сцепила пальцы, а он опять на повозку, прижался к ее плечу, спросил вкрадчиво:

— Будешь постояльца вспоминать, а?

— Буду! Не забывай и ты… насчет обещанного!

— О книгах? Враз, как огляжусь, вышлю… Дошли бы только.

— Дойдут… Кому нужны?

— Есть такие, Аленушка, которым… которые полагают, что и тебе они не нужны!

— Угу… — выронила она, едва ли вникнув в смысл сказанного Сергеем, и перехватила из его рук вожжи. — Зря мы Таныша не взяли… За версту пес зверя чует.

— А на что тебе зверь?

— О двуногом звере я! — пояснила она и, сторожко оглядываясь, бичом — по коню.

Поднялись на взъем, остановили коня. Тяжело водила пеганка боками, пофыркивала. Над щетинистой далью месяц повис, в туманах. Туманы слой на слой — от увала к увалу. У двуколки, в сизой пыли — росистая тень, вокруг, по кустам, — голубое, в жемчуге, мерцание.

— Туда вон — Москва! — взмахнул рукою Сергей. — А сюда — Лена-река, золотые прииски… — И прихмурил бровь: — Сволочи, натворили чего… За лишний золотой — сотни жизней!..

Долго молчал, затем, вскинув голову, голосисто:

— Что ж… «работайте», господа, «работайте»! Посмотрим, чем-то вы кончите…

Алена к нему:

— Ой, потише бы ты!

Стояла рядом, не спуская горячих с него глаз, а в лице все до предела напряжено… Совсем как страж у невесть какой драгоценности!.. Взглянул на нее Сергей и не смог удержаться от улыбки…

— Поехали, Аленушка!

С рокотом, припрыгивая, спускались в низину, в сырь, в глухоту.

— Удрал! — прокричал Сергей. — Лови теперь ветра в поле…

— А ты не ори… — толкнула его Алена. — Маленький, что ли…

И добавила негромко:

— Еще, гляди, налетят…

На рассвете показалась река. Дымилась, горбатая, в хмурых седых скалах. Разгоралась за скалами заря, пучила небо, алым полымем ломилась сквозь туманы к синим высотам.

— Эвон пригорчек, — вскинула Алена руку, — тут и Елань наша будет…

— Уже?..

Заглянул Сергей в лицо ей:

— Прощай, Аленушка!

Обнял за плечи.

— Сиди, сиди, Сергунь, — отстранила она его.

Дорога ровнее. Давала о себе знать тут мужичья рука: подчищен ухаб, заткнута падь навозцем, подрублен на пути шалый, нависший сук.

Колокольня глянула: поднялась, легкая, бревенчатая, на цыпочки из-за зеленого гребня.

Алена за вожжи.

И к Сергею — бледным, талым голосом:

— Слазь…

Спустилась сама за ним.

— Нельзя на коне дальше, приметят! — сказала, подняла глаза в тревоге: — Если что, беги… Слышь, Сергуня?.. Изба наша от церкви третья, под навесом ворота…

— Брось, не бойся!

— Прыткий ты больно… Ай охота до время головушку сложить?.. Эх, ты! Да где ж тогда сирому-то люду правды-защиты искать, коль вас… таких… на корню изничтожат?!

— Верно, Аленушка!

— То-то!

Еще раз повела туда-сюда глазами, свернула пеганку с дороги, махнула рукой Сергею:

— Иди, тропу покажу…

И оба торопливо в сосняк. Вокруг ни человека, ни зверя, только стрекозы, как челноки из перламутра, — взад, вперед у самых трав.

— Ну, путь тебе добрый… — Произнесла тихонько и потянулась к нему: губы трубочкой, глаза настежь, как на молитве.

— Прощай, сестричка!..

Сказал и — не выдержал, вспыхнул весь, охватил ее бурно, запрокинул ей голову.

— Милая, таежная… Елочка моя!..