Железные люди

В войну твоего дедушку Еню забрали на фронт: под Ленинград, немцев бить. Вернулся инвалидом – лопатку вырвало, а в желудке – рак. А после войны до того голодное время настало! В войну-то многие с голодухи семьями перемерли: и Вороновы, и Петровы, и Говоровы… А председательшу «Красного луча», так ту с дистрофией в Вологду в больницу свезли. Ну да ведь всех-то в Вологду не повезешь! А уж после-то, в сорок седьмом, и того хуже стало! А у нас с Еней уж четверо детей народилось: тетки твои – Нина, Лида и Аля, да дядька твой, Валентин. Мать твоя не родилась еще, да и тетки Люси пока не было.

Попробуй-ка тогда четверых прокорми – на что и чем… Была у нас коза. Доила, дай бог, поллитру в сутки. На каждого по стопочке молока в день. Колобушки пекли из колоколины: трава такая да жмых, коров ими кормили. Да только не всякий мог те колобушки ести, кого и вырывало, а уж если дите объедохся, то горе горькое – заворот кишок мог случиться. Все я уговаривала: «Детушки, не объедайтесь колобушками!»

И вот бабушка Маша и дедушка Яша варили по утрам картошку в чугуне. Не такую, как сейчас, а мелкую-мелкую. По картошине-то сами съедят, а по одной одарят – дядьку твоего Валю, теток твоих Нину, Лиду, а для младшенькой Алюши всегда самую красивую да рассыпчатую картошину выберут. А нам с Еней все очистки останутся. Так и жили…

* * *

У моего папы был для меня припасен другой рассказ про стариков, но начинал его отец точно так же:

– Послушай-ка, что расскажу… Жили-были дедушка Яша и бабушка Маша. И не было у них детей. Когда-то был сыночек Сашенька, да умер от воспаления легких. И вот поженились мы с твоей мамой, и родился у нас твой брат – Сашка. Уж до того бабушка Маша его полюбила! И зовут-то как ее сыночка, и лицом на него похож. Надо нам с матерью на ферму работать идти, а садиков-то не было тогда, мы о них и не слыхали, так бабушка Маша всегда с Сашкой водилась. И носила ему из магазина огромные шоколадки. Спрячет под передник, а Сашка видит, что она идет да руки под передником прячет, и несется к ней со всех ног! А бабке Маше – забава… И вот как-то зимой смотрю я, а старики печку не затопили. «Что такое? Уж не заболели часом?» – думаю. Пошел к ним в избу проведывать. А они лежат – бабка Маша на печке, а дед Яша – на лавке. И оба плачут. Сил не хватило ни у кого с утра дров принести. Наладились помирать. Я им говорю: «Погодите на погост собираться! Успеете еще!» А сам выбежал из избы да к матери твоей. «Ленка, – говорю ей, – обессилели старики. Давай к себе их возьмем!» Та сразу согласилась. Ну я скорей лошадь запряг, поехал за ними, а они все так же лежат – костлявую в гости поджидают! Я кацевейки какие-то на них накинул да по очереди на руках в сани снес – легкие дед с бабкой были, как пушинки! Привез к себе. Определил на постой старую гвардию.

Скоро дедушка Яша совсем ослеп. Зимами лежал на кровати за печкой. К тому времени у нас уж кроме Сашки и брат твой Женька подрос. Заберется Женька к деду Яше под бок, а дед давай ему сказки рассказывать! Да до того матюжные, хоть святых выноси! Я на флоте служил, так боцман наш так материться не умел, как он. В ученики бы ему надо к деду Яше-то! А то затеют стар да мал на двоих песни петь… Ну и веселья полный дом, телевизора не надо…

* * *

И только маме некогда было рассказывать мне были и сказки. Как все крестьянки, она трудилась гораздо больше, чем должен в своей жизни работать человек. Каждые выходные мама пекла пироги в русской печке. На всю деревню славилась ее выпечка. Для начинки мама толкла пюре из картошки. Впрочем, слова такого у нас не было. Начинку называли «картошиной кашей». Почти вся эта каша уходила на лепешки, но мама всегда оставляла для меня пару ложек толченой картошки и разрешала облизать пюре с пестика. Это считалось изысканным лакомством – картошка и молоко, размолотые в кашу, с привкусом старого сухого дерева.

– Язык не занозишь! Пестик дед Яша делал! Гладкая работа! – хвалила мама. – Да вот, погляди-ка, лопаточка для теста! Тоже дедушка для меня смастерил.

И пестик, и лопаточка – вот и все мамино наследство от стариков – были одинакового цвета, как гречишный мед. Они пахли квашенкой и молоком, творогом и «картошиной кашей», печным жаром – гладкие, отполированные сначала руками деда Яши, а потом зализанные до блеска жадными языками детей.

Прошло время, и ветхий домик стариков совсем покосился, врос в землю. Когда провалилась крыша, его разобрали по бревнышку – по косточке, по жилочке, по жердочке. На пригорке осталась стоять только старая яблоня, а пустое место вокруг нее мой отец засадил молодыми березками.