Железные желуди

А между тем война длилась. Далибор с воеводой Хвалом уже несколько раз плечо в плечо с Миндовгом и Войшелком рубились в лютых сечах, отбрасывали от Руты врага. Многих перебили, разогнали по лесам. Миндовг был не­утомим в разных хитрых придумках. Как-то раз, проведав, что в пуще за рекою Рутой скопилось много людей Товтивила, обложил, окружил их со всех сторон, а перед тем, как вступить в битву, выпустил из ульев голодных пчел: не зря несколько дней кряду затыкали в ульях летки. Разъяренные пчелы, целые тучи пчел, целые гудящие медно-серые пол­чища устремились на пришельцев. Тщетно Товтивил раз­махивал мечом, гнал своих в сечу. Сломя голову разбега­лось кто куда его воинство. Многие сдались в плен. Когда же, окрыленные победой, Миндовговы дружины возвраща­лись в город, небо послало им навстречу небольшенький обозик: десять-пятнадцать подвод, груженных солью, изде­лиями из железа, волошским (читай - италийским) вином, продирались, скрипели в лесной глухомани.

- Почему Руту стороной обходите? - грозно спросил Миндовг.

Купцы, а это были два брата со своим седобородым от­цом, испуганно таращились на кунигаса.

- Говори! - схватил Миндовг за бороду старика. Тот бухнулся сухими коленками на жесткие сосновые корни, выпиравшие из земли, хлипнул подозрительно си­зым носом:

- Руту? Не слыхали про такую.

- Про Руту не слыхали?! - Миндовг отшатнулся от ста­рика, как от пришельца с того света. Он был уверен, что его город, его славную Руту, знают все и повсюду, как знают Рим и Бремен, а этот седой слизняк несет какую-то чушь. Кунигас топнул ногой: - Кто вы и куда идете?

- Мы из Жемайтии. Идем с товаром в Менскую землю, - часто моргая красными веками, ответил купец. И все пря­тал, отводил в сторону взгляд.

- Врет, - уверенно определил Войшелк. - К Товтивилу с Эдивидом идут. Заехать ему промеж глаз - как пить дать сменит песню.

Литовский княжич жилистой загорелой рукой внезапно рванул старика за ворот. Затрещала, расползлась по живому белая, в темным разводах пота рубаха, и все увидели на за­росшей колючим волосом груди латинский крест.

- В Риге крещение принимал? - недобро щурясь, спро­сил Миндовг.

- В Риге, - упавшим голосом ответил купец. - Но я жемайтиец. И они, сыны мои, - показал рукой на своих моло­дых спутников, - тоже жемайтийцы, одного с вами роду-племени. Смилуйся над ними, великий кунигас.

- И сыны, знамо дело, латинскому богу молятся, - слов­но не слыша его, с угрозой выдохнул Миндовг. Обесцве­ченные старостью глаза купца, донелься усталые и опусто­шенные, в густом переплетении красных жилок, уже вызы­вали у него брезгливость. Он ступил шаг к молодым купчи­кам: - Как вас звать?

Те молчали. За спиной у Миндовга осиновым листом шелестело прерывистое дыхание их отца.

- Немые, что ли? - выкрикнул Войшелк.

И тут старый купец снова грохнулся на колени, принялся объяснять:

- Не знают они по-нашему. В Риге с малых лет жили. При мне, при моем торговом деле. Там, в Риге, все по-немецки. Не доводилось родным словом обогреть душу. Отпусти нас, великий Миндовг.

Старик плакал, развозил по щекам слезы мягкими мерт­венно-белыми руками. Сыновья, понурясь, молчали.

- Не понимают по-нашему? - дивился Миндовг. - На­шей кости люди и - не понимают? Чем же ты кормил их, пес шелудивый? - Он в гневе осмотрелся, увидел вблизи тропки куст лозы, с хрустом выломал длинную розгу, по­тряс ею у молодых купцов под носом: - Что это? Как назы­вается? Не знаете? - Через плечо приказал Войшелку: - Выпрягайте лошадей из трех купцовых бричек, спускайте папаше и сынкам порты, вяжите всю троицу к оглоблям. Буду учить их языку, на котором наш народ с Пяркунасом говорит.

Дружинники с непоказным рвением, со смехом и шуточ­ками принялись вершить княжью волю. А у купцов, осо­бенно у молодых, холодело, поди, нутро со страху. Их за­ставили лечь поперек оглобель, крепко-накрепко примота­ли веревками руки и ноги, и Миндовг, стоя над снопом ло­зовых, березовых и осиновых розог, нарубленных мечами дружинников, торжественно произнес:

- Да узрит происходящее из далекой пущи наш первосвятитель Криве, столп нашей веры. - Он взял березовую розгу, спросил у молодых купцов: - Что это? Как называет­ся?

Те молчали.

- Это береза, - сказал Миндовг и - дружинникам: - Од­ну горячую - отцу, по три - сыновьям.

То же повторилось с лозой и осиной. На белой коже у купцов проступили красные письмена.

- Хватит, - поднял руку Миндовг, - развяжите их и от­пустите с миром. Пусть едут в Менск. Если же узнаю, что были у Давспрунка или у Товтивила с Эдивидом, повешу на засохшей груше.

Купцы, подобострастно кланяясь кунигасу, через силу потащили свои расписанные зады к подводам.

- Запомните, - сурово проговорил им вслед Миндовг, - тот, кто продаст свой язык и свою веру, будет спать на го­лом льду под снежным одеялом.

- А как в подобных случаях поступают у вас в Новогородке, княжич Глеб? - спросил Войшелк у Далибора.

- Да так же, - ухмыльнулся Далибор. - Предателям мы тоже не даем спуску. Предатели, отступники всюду на одно лицо, потому как из-под одного хвоста выпали.