Железные желуди

Миндовгу с Войшелком очень пришлись по душе эти слова. Они переглянулись, рассмеялись, и Далибор почув­ствовал: их расположение к нему еще более возросло. Это, конечно же, порадовало новогородокского княжича, но он еще раньше, памятуя цель своего приезда и отцовские на­казы, решил, что не станет ни перед кем во всю ширь рас­крывать душу. Среди чужих людей лучше помалкивать, держать язык за зубами. Именно поэтому, когда день-другой спустя Войшелк пригласил Далибора совместно на­вестить его мать, княгиню Ганну-Пояту, тот не сразу дал согласие. Он слышал, что литовская княгиня, дочь тверско­го князя, и в Руте, пребывая среди язычников и даже при­няв местное имя, осталась христианкой и что она, как, по­жалуй, всякая женщина, любит красивые наряды, убранст­во жилья, вообще роскошь. Ее раздражает одно упомина­ние о нумасе, в котором - словно не для него выстроен ши­карный терем! - днюет и ночует кунигас. В тереме все сте­ны обтянуты ромейскими и волошскими тканями, все пол­ки уставлены дорогой серебряной посудой. Но Миндовг равнодушен ко всему этому. “Кубок, который я всегда но­шу с собой, - мои ладони”, - говорит он сотрапезникам, будучи в хорошем расположении духа, и выставляет напо­каз обветренные в походах тяжелые руки. Ходят шепотки, будто рутский кунигас очень суров в обращении с женой, будто она плачет тайком и, не будь ей щитом благословен­ная православная вера, давно бы умерла, легла бы в здеш­нюю подзолистую землю по своей доброй воле. Да мало ли о чем шепчутся по закоулкам грязные злопыхатели! Вслух и при свидетелях они никогда ничего подобного не скажут: кому охота кормить своими отрезанными языками дворо­вых псов? Вообще же княгиня Ганна-Поята едва ли могла рассчитывать на жалость и снисхождение. Во-первых, не местная, привезена из Твери, во-вторых, баба есть баба - облик человечий, а ум овечий. Кому же и поплакать, как не бабе, такова уж ее судьба. Хочет она любви, хочет ласки, да очень трудно ей все это дается, очень редко выпадает. Ма­ло любви отпущено ей, ибо брат любит сестру богатую, муж - жену здоровую, дети - мать молодую. Пока та еще может не только взять, но и дать. Если же ты не богата, не здорова и не молода, то и не взыщи, пеняй на самое себя.

Поразмыслив (а как посмотрит на это грозный и непред­сказуемый Миндовг?), Далибор все же принял приглаше­ние Войшелка - пошел к княгине. Прислуга проводила его через весь терем в маленькую затемненную молельню. В киоте, возвышавшемся в красном углу за малинового све­чения лампадой, он увидел множество икон и иконок в зо­лотых и серебряных окладах. На стене висел триединый образ: посередине - Иисус Христос, по сторонам Богоро­дица с Иоанном Предтечей.

У княгини было болезненно-бледное лицо. Густые тем­но-русые волосы она прятала под повойником, ибо негоже замужней женщине “светить волосами”. Белый в красную полоску повойник стекал вниз по плечам. На Ганне-Пояте поверх длинного расшитого платья-рубашки была еще одна одёжина, покороче, под золотым поясом, с широкими рука­вами. На ногах - украшенные жемчугом изящные сапожки. Княгиня сидела на небольшом орехового дерева диванчике. Рядом стоял Войшелк.

Далибор с низким поклоном сказал:

- Мир тебе и твоему дому, достославная княгиня. Шлет тебе привет Новогородокская земля и сам Новогородок - брат вашей гостеприимной Руты. Много наслышаны мы о твоей щедрости, о твоем чистом сердце и голубиной душе. Прими вот эту золотую гривну, исполненную нашими мас­терами.

Он еще раз поклонился, на сложенной белой скатерти протянул Ганне-Пояте массивную - для ношения на шее - гривну, которая, казалось, сама излучала свет. Щеки у кня­гини зарделись.

- Прими, Василь, - сказала она сыну. Войшелк взял дра­гоценную вещицу со скатерти, бережно держал ее в потем­невших от летнего солнца руках. Только сейчас Далибор заметил, какие у него узкие ладони.

Княгиня пригласила Далибора сесть, и он опустился на низенький мягкий пуф. Она пристально и строго рассмат­ривала юного гостя. Тот в свою очередь изучал ее. Усталое лицо с яркими синими глазами, казалось, было подсвечено изнутри. Предмет отчаянья всех женщин - морщины - то­ненькими острыми лучиками сбегались к уголкам глаз. Как ни разглаживают их челядинки ножами из слоновой кости - все тщетно. Время берет свое.