Железные желуди

Холодной сырой осенью, когда над всей Пруссией зашумела, осыпаясь, желтая листва, Сиверт выехал в Ригу. По приказу самого папы Иннокентия IV он должен был встретиться с рижским епископом Николаем и объявить ему волю римского апостольского престола: отныне и навсегд Ливонию будут опекать монахи-доминиканцы, а не цистерианцы. Все цистерцианские монастыри, все молельни, священные сосуды должны быть переданы доминиканцам. Сиверта поначалу озадачил такой приказ: он считал себя слишком мелкой птахой, чтобы летать в столь высоких сферах. Но архиепископ Яков поручился за него перед Ри­мом: монах понравился ему за время нелегкого пути от Лиона до Пруссии.

Вместе с Сивертом ехали в Ригу Мориц и Никто, а также эскорт из сотни конных копейщиков.

- Если удастся живыми проскочить Жемайтию, считай­те, святой отец, что мы прошли по шелковой нити, натяну­той над бездонным колодцем, - невесело пошутил Мориц.

Но Сиверт, прирожденный немец, был человеком реши­тельным. К тому же приказ есть приказ. И он без лишних раздумий пустился в путь.

- Мы живем под охраной неба, - сказал Морицу, - Я ве­рю, что все обойдется, сын мой, что нам будет сопутство­вать удача, как ветер под крыло.

Исходило дождем небо, шумели мокрые леса, под колесами фур песок перемалывался в пыль, а та пре­вращалась в густую липкую грязь. Сам Сиверт выхо­дил под дождь, налегал щуплым плечом на холодную кожаную обшивку. Перед дорогой монах купил себе большого пятнистого пса с умными глазами, которого назвал Сарацином. В пути пес сидел, положив голову ему на колени, а на привалах, когда копейщики выбра­сывали обглоданные кости, подхватывал их и зарывал в землю: сначала нагребает песок лапами, а потом раз­равнивает всею мордой. "Свою сладкую косточку надо всегда носить с собой, - думал Сиверт, наблюдая за собакой. - Хотя глаза у тебя и умные, но на деле ты дурак дураком. Вот сейчас уедем - и пропала твоя кос­точка".

До Риги доехали, считай, без приключений. Только раз, остановившись ночевать на берегу какой-то реки, чуть не попали в передрягу: утром увидели в обшивке фуры, в ко­торой спал Сиверт, железный дротик. Видно, могучая рука бросала - так впился, что насилу выдернули. Да еще забо­лел Никто. Стал кашлять и жутко скрипеть зубами. Монах прогнал от фуры копейщиков и вместе с Морицем, знав­шим тайну Никто, вливал ему в рот горячий отвар из сушеных трав и кореньев. Никто, который вскорости должен был удивить всех чистейшей латынью, успокоился, затих.

Сиверт был растроган вдвойне: Никто выздоровел, и вражеский дротик, пущенный дьявольской рукой, уго­дил в обшивку, а мог бы вонзиться ему, христианину Сиверту, в висок. Он долго и горячо молился, благода­рил Всевышнего и, перед тем как снова тронуться в путь, осчастливил копейщиков и Морица проповедью, которую закончил словами:

- Христианство - вторая жизнь после смерти. Рай для добрых, преисподняя для злых.

Ригу Сиверт видел впервые, и эта твердыня апо­стольской веры на вчера еще диком, языческом берегу ошеломила его своим величием и красотой. Гордо вздымались под облака христианские храмы, от одного вида которых сладко замирало сердце и слеза благо­дарности подступала к глазам. Множество парусов - красных, синих, пестрых - наполнял свежий ветер. Как было не вспомнить епископа Альберта фон Буксвагена? Это его волей и терпением, его опытом и умом бы­ли созданы Рига и Ливония. Но давно спит в мрамор­ном саркофаге хлопотун-епископ, а в доме, который построили по его чертежам каменщики из Готланда, живет новый рижский епископ Николай, бледная тень Альберта, как доносили о нем сведущие люди. "Шуму от меня будет не больше, чем от мыши", - заявил яко­бы он ближайшим своим друзьям, поднимая с ними хмельную чашу. Пределом его мечтаний было стать архиепископом, получить от Римского Папы палиум как символ полного священства. Говорили, что Нико­лай спит и во сне видит палиум - белую, из шерсти священной овцы пелерину, которая украшается шестью черными крестами и надевается поверх ризы только во время особо торжественных богослужений и только в своей епархии. Палиум освещает и вручает сам папа в знак возведения в высокий сан архиепископа.

Николай встретил Сиверта с доброжелательной улыб­кой и с холодными глазами. Но это не смутило монаха. У него за спиной как бы незримо стоял папа Иннокентий IV, уже переехавший со всеми церемониями из Лиона в Рим. Сиверт чеканным голосом изложил волю апостолького престола. С этого момента на первый план в Ливо­нии выходиии доминиканцы.

- Ваше католическое преосвященство, что мне пере­дать высокой римской курии? - сурово и внятно, как и надлежит посланцу верховной власти, спросил Сиверт.

- Мы в Ригн исполним волю курии, - с кислой миной ответил епископ Николай. - Да славится Господь наш Иисус Христом и пресвятая Дева Мария.