Железные желуди

Панкрата и еще троих латрункулов предали земле там, где зарывали убитых в сечах рыцарских коней. Только су­хая желтая трава будет шуметь над ними. Сиверт же, вер­нувшись к себе, долго при свете свечи вертел в руках, рас­сматривал железный желудь. Конечно же, это был, как ему сразу подумалось, некий талисман, оберег. Видимо, такие талисманы носили и носят братолюбы, о которых говорил на исповеди новогородокский купец. Братолюбы... Монах решил, что это некая новая ересь, новая секта, которых хоть отбавляй в здешнем греховном мире, начиная с фарисеев и саддукеев и кончая альбигойцами. Желудь он положил в походную, о трех замках, шкатулку, где хранил cвой молочный зуб, прядку своих же детских волос, щепотку земли с могилы матери - дорогие ему святыни. Не отпускала мысль, что предсмертный подарок новогородокского купца принесет ему счастье.

Монах с интересом присматривался к здешним людям. В чем-то они были наивны, как дети. За божества почитали не Христа и не святую троицу, а землю и небесные тела - солнце, луну, звезды. У них были священные леса, священные реки и озера. И еще - огонь. В своем отношении к ог­ню они, по мнению Сиверта, стояли вровень с Прометеем и Гераклитом: считали его началом начал. В этом не было бы ничего плохого, если б их души принимали как высшую благодать сияние Христа. Но к христианскому Богу они от­носились с сомнением или, что еще хуже, слушали расска­зы о деяниях Его с зеванием и хихиканьем.

Духовность и приобщенность народов к христианству Сиверт измерял отношением к женщине. Еще в Лионе ему говорили, что у пруссов в обычае многоженство, что жен там покупают и продают, как скотину. На деле же он с изумлением увидел обратное. И у князя, и у пахаря-смерда было по одной жене. Расторгнуть брак мог только мужчи­на, но он гарантировал свою верность жене, отдавая ее родным третью часть имущества. Замужняя женщина не теряла связи с родным домом. Она была под двойной опе­кой: и мужа, и отца-матери.

"Этот народ созрел для христианства, - бессонными но­чами думал Сиверт. - Ему нужен всего лишь легонький толчок. Под покровительством святого Петра дикий лесной край в недалеком будущем превратится в цветущий сад".

Главной задачей орденов - и Тевтонского, и Ливонского, - как сразу смекнул наблюдательный монах, было избавле­ние от жемайтийского клина. Пруссы не сегодня завтра станут данниками и примут христианство либо погибнут. Оставалась Жемайтия. Ее существование не позволяло вла­дениям Риги и Мариенбурга слиться воедино. Это видели и немцы, и сами жемайтийцы. Купцы, пришедшие большим обозом с Двины, рассказали Сиверту весьма любопытную историю. Они собственными глазами видели, как в одном жемайтийском поселении обезумевший старый жрец бегал по улицам, по дворам, по полю и по лесу - собирал птичье перо. "Зачем оно тебе?" - недоумевали люди. Но жрец молчал и упорно продолжал свое. Он насобирал целую гору разноцветных перьев и оклеил ими многие хаты: свою, своих близких, а также особо заслуженных воинов. "Нашему народу не посчастливилось, - заговорил наконец он. - Прадеды и деды наши поселились там, где ноне пролегают дороги рыцарских коней. Мало сил у нас, не справиться c чужеземцами, потому что из Тюрингии, Саксонии, из Польши и Чехии идет и идет им подмога. А наш союзник и брат литовский кунигас Миндовг играет с нами, как с мы­шью: то отдаст в когти немецкой кошке, то выхватит, то отдаст, то выхватит. Но я спасу вас. Спокойно ложитесь спать, а я всю ночь буду жечь священный огонь, молиться за всех вас и за нашу землю. Когда же взойдет солнце, все мы вместе с нашими хатами, которые я одел в перо, вместе с родною землею перелетим далеко отсюда, перелетим в такое место, где нет проклятых рыцарей". Многие смеялись над ним, женщины плакали, детишки спорили, у кого перья красивее. Целую ночь жрец исступленно бегал вокруг ко­стра, раз-другой попадал в жар ногами - красные угли брызгали по сторонам. Бегал и размахивал руками, как крыльями. Наконец выпил поднесенный ему настой на се­ми лесных и луговых травах, упал и уснул как убитый. Ко­гда же проснулся, спросил, не открывая глаз: "Где мы? Над облаками?" - "В Жемайтии", - с горечью ответили ему. Тогда он с леденящим душу криком выбежал за околицу и с самой высокой кручи скатился в реку.

Сиверта потрясла эта история. "Почему нас так боятся? - думал он. - Никто, известное дело, не хочет отдавать свою веру и волю. Каждому из людей кажется, что его вера самая правильная. И братолюбы из Новогородка так думают, и жемайтийцы, и пруссы. Но ведь солнце - одно. И небо - одно. И когда-нибудь надо понять, что это неизбежно, - отбросить прочь своего божка и пойти за Христом, ибо только он поведет человека сквозь синюю бездну времени"