Железные желуди

- Нет и никогда не было, - эхом повторили за ним два других пленника.

Мартин Голин приказал добить всех троих, подарив жизнь одному Гирстауме, который лежал посреди притих­шей поляны и вздрагивал от плача. Немного погодя оруже­носцы пригнали весь табун и горстку женщин с детьми. Коней было решено продать рижским купцам, женщин и детей Голин отпустил. Жена Гирстауме подбежала к мужу, стала смывать с его тела кровь. Трое белоголовых мальчи­шек стояли поодаль, в страхе поглядывая на отца. Гирстау­ме что-то сказал жене, и та вместе с сыновьями торопливо подалась в лес, скорее всего, в свою деревню, чтобы при­гнать подводу и забрать полуживого мужа. Тем временем хлынул ливень, загрохотал гром. Синие плети молний по­лосовали ночь. Рыцари, а с ними и Сиверт поспешили ук­рыться в походных шатрах. О пленнике, разумеется, никто не подумал. Сиверт видел, как он во всю ширь, словно вы­брошенная на берег рыбина, разевает рот и жадно глотает посланную свыше воду.

Когда же небо унялось и все вышли из шатра, Гирстауме на поляне не было.

- Куда он подевался? - спросил Сиверт у Морица.

- Жена забрала и увезла домой, - ничтоже сумняшеся ответил тот. - Хоть и покалеченный, а все живая душа.

Однако вскоре приехала на подводе жена Гирстауме и, заходясь в плаче, стала его искать. Сиверт походил около кострищ, зорко приглядываясь к выжженной траве, и в од­ном месте заметил как бы борозду, уходящую в лес. Дога­дался, что это полз Гирстауме. Вместе с его женой двинул­ся по следу, отмеченному здесь и там пятнами крови. Не­трудно было представить, как тяжело давался беглецу каж­дый шаг этого пути; всюду подмятая грузным, непослуш­ным телом трава, поломанные кусты. Он взодрал, как ора­лом, серый песок на невысокой дюне, нависшей над лес­ным озерцом. Борозда привела к черной как деготь воде, на которой недвижимо лежали желтые листья берез и осин. Из воды торчали белые человеческие ноги.

- Гирстауме! - вскричала женщина.

Сиверт стоял и смотрел, как она ползает на коленях вокруг утопленника, как силится вытащить его на берег. Но того, кто по собственной воле отдался ей, вода неохотно отпускает назад и никогда - живым.

Смерть язычника потрясла монаха. Так умирали когда-то гордые греки и римляне: поступившись под давлением силы либо по слабости своим достоинством, они обрывали нить собственной жизни. "Тяжек крест души человече­ской", - думал Сиверт, глядя, как женщина с малолетними детьми вытаскивает из воды тело своего мужа, а потом кладет его на повозку. Снова бросились в глаза босые ноги: пальцы на них посинели, со ступней скатывались крупные капли.

Отряд Мартина Голина двигался навстречу жемайтийским войскам кунигаса Выконта. Через три-четыре дня они соединятся, и тем решится судьба Миндовга: он будет от­резан от Литвы и Новогородка. Довершат дело галичане и ливонцы, которые ударят с юга и с севера.

Голин в своем просторном шатре собрал военный совет. Вопрос был один: как лучшим образом закончить столь удачный поход. Сам он сидел на захваченном в одном из литовских замков дубовом стуле с подлокотниками в виде зубастых рыб. Напротив Голина на легких переносных скамеечках расположились три его комтура, каждый из ко­торых в пути возглавлял одну из трех походных колонн, а также граф Энгельберг из Майнца, польский граф Збышка Сулимчик и пятеро английских рыцарей. Имен этих рыца­рей никто не знал: они лишь недавно догнали отряд, чтобы скрестить мечи с язычниками. Сиверт с рыцарским писцом Иммануилом скромно устроились у самого входа. В шатре было небольшое оконце, искусно исполненное из стеклян­ных шариков, заключенных в свинцовый переплет. Горели свечи. Только что отгремела очередная гроза, и за покры­тием шатра слышался густой шум встревоженного леса.

- Слава Иисусу Христу! - возгласил Голин, открывая со­вет.

- Во веки веков! - отозвались присутствующие.

По вискам у Голина катился пот: несмотря на недавний дождь в шатре стояла тяжелая духота. Глаза же у сурового рыцаря молодо блестели. Все видели это и полнились радостью: скоро, вот-вот христианское воинство одержит еще одну славную победу. Пожалуй, один Сиверт был не в ду­хе. Что-то не давало ему покоя, угнетало. Вспоминались стоны пленников на лесной поляне, пропитанная кровью борозда, ведущая к черной воде. Монах сидел спиной ко входу и видел, как и все, возбужденное лицо Голина. Тот благодарил подчиненных за мужество и терпение, обещал щедро вознаградить каждого по окончании похода. Осо­бенно восхвалял он английских рыцарей, что, как видел Сиверт, не очень-то нравилось остальным: англичане же еще ни разу по-настоящему не доставали мечи из ножен.