Железный крест

— А вы как ожидали? — парировал Брандт. — Наверняка вы сочли мой вопрос бестактным. Но я не привык ходить вокруг да около. Когда я с кем-то разговариваю, я хочу, чтобы этот человек знал, каково его положение. Военная форма стала для вас чем-то вроде бегства от действительности, как, впрочем, и для меня. Так что, как видите, мы вновь пришли к тому, с чего начали. И я скажу вам со всей откровенностью — я не питаю иллюзий насчет будущего.

Кизель несколько мгновений смотрел на Брандта в упор. Правда, лицо его ничего при этом не выражало.

— Вы можете застрелиться, — наконец произнес он.

От адъютанта не скрылось, как на мгновение Брандт широко раскрыл глаза, однако, когда он ему ответил, голос его прозвучал на редкость спокойно:

— Эта мысль далеко не нова. Думаю, в один прекрасный день я возьму ее на заметку.

Было в лице полковника нечто такое, чего Кизель никогда прежде в нем не замечал, и это его не на шутку встревожило:

— Вы это серьезно?

— А как по-вашему?

— Но это не выход, — возразил ему Кизель.

Но Брандт лишь пожал плечами:

— Это не хуже и не лучше, чем что-то еще. Лишь, как бы это сказать, более окончательно.

— Это на первый взгляд, — произнес Кизель.

Брандт махнул рукой — мол, полноте.

— На последний, что и придает этой идее особую привлекательность. — Он наклонился через стол. — Послушайте меня внимательно, Кизель, — произнес он ровным, спокойным тоном. — У вас своя философия, а у меня своя. Недавно я как-то отметил, что между нами много общего. Но есть и нечто такое, что коренным образом отличает нас друг от друга, — и вы это тоже прекрасно знаете. Может, я завидую вам с вашими иллюзиями, но воспринимать их серьезно — увольте.

Тем временем солнечное пятно на ковре переместилось к потолку, где словно повисло в углу, постепенно уменьшаясь в размерах и тускнея. Кизель недвижимо сидел на своем стуле, правда, глаза его смотрели из-под полуопущенных век как никогда проницательно.

— Что вы имеете в виду под иллюзиями?

Брандт кивнул, словно ожидал этого вопроса.

— Ради всего святого, избавьте меня от ваших философствований. Поймите, Кизель, у меня тоже были иллюзии, но у них хотя бы имелись форма и содержание. Я перебрал немало вариантов, прежде чем остановил взгляд на военной форме. Это была самая большая причуда всей моей жизни, хотя в то время вы бы наверняка так не сказали. Впрочем, разве был у меня выбор? Было семейное дело — надеюсь, вам не нужно объяснять, что это такое, но его оказалось для меня недостаточно. А еще у меня были амбиции, я мечтал сделать карьеру. Ну и как, добился я своего или нет? — Брандт горько усмехнулся. — До генерала я так и не дослужился, но командир полка, признайтесь, тоже очень даже неплохо. Скажем так, — у меня просто не было времени пойти дальше.

Полковник умолк, затем резко поднялся с места и подошел к окну, где встал спиной к Кизелю, устремив взгляд на крыши домов.

— Вы можете воспринимать это лишь как эпизод, — негромко заметил Кизель.

Брандт выразительно покачал головой:

— Такие вещи — не эпизод. Это то, что олицетворяет всю мою жизнь. Высшая ступенька, на которой я мечтал остановиться, и я потратил пятьдесят два года на ее достижение.

Брандт обернулся, упершись ладонями в подоконник. Лицо его было несчастным, однако он улыбался:

— Пятьдесят два года. Я не знаю никого, кто в пятьдесят два начал бы все сначала. Даже если этот человек сжег за собой все мосты.

— Почему же. Есть примеры, — попробовал возразить Кизель, но Брандт его перебил:

— А вот этого не надо. Жить на подачки со стороны государства или пойти в монахи? Нет уж, увольте, это не для меня. Я сыт всем этим по горло, слышите? Сыт по горло.

Гневную тираду полковника прервал телефонный звонок Брандт подошел к столу и снял трубку. Кизель заметил, как он весь напрягся.

— Герр генерал…

Все четверо сидели молча вокруг стола. Шнуррбарт держал в руке потертый футляр для писем и машинально перебирал лежащие в нем листки. Единственное окно в комнате было занавешено куском брезента, чтобы на улицу не пробился ни единый луч света. Подрагивающее пламя свечи заставляло плясать на стене огромные тени. Время от времени снаружи доносилась пулеметная очередь.

— Что нам со всем этим делать? — спросил Шнуррбарт, поднимая голову.

— Можно отдать Фетчеру, — ответил Штайнер. Он с ногами сидел на столе и курил. — Дай взглянуть, — сказал он и протянул руку. Шнуррбарт вручил ему футляр; оттуда вывалилась фотография. Крюгер с интересом подался вперед.

— Это кто?

— Девушка, — ответил Штайнер, поднося фото ближе к свечке, чтобы лучше разглядеть девичье лицо в обрамлении тугих локонов и с застывшей на пухлых губах улыбкой.

— Хорошенькая, — прокомментировал Крюгер. — Интересно, что она будет делать, когда до нее дойдет весть.

— А что, по-твоему, она может сделать? — буркнул Шнуррбарт. — Купит себе черное платьишко посимпатичнее и через две недели забудет о нем.

Фабер укоризненно покачал головой:

— Так нехорошо говорить. Откуда тебе известно, как девушки воспринимают такое?

Штайнер перевернул фотоснимок и прочел написанные по-детски крупным почерком слова на обратной стороне: