Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

В 1948 году ситуация изменилась. Директора школы уволили, а вместе с ним ушли и многие учителя. В Варшаве скаутское движение было поглощено Союзом польской молодежи, давление сверху усилилось, и девушки-инструкторы решили распустить свой отряд. «Скауты не могут существовать в позорной организации», — заявили они Бортновской и ее подругам. Группа не собиралась переходить на нелегальное положение: «Мы понимали, что это бессмысленно». Бортновская начала искать иные варианты общественно-полезной деятельности. Она присоединилась к католической студенческой группе Sodalicja Mariańska за день до того, как ее распустили. То же самое у нее получилось и с благотворительной организацией Caritas.

Огорченная, но тем не менее настроенная и далее следовать семейным ценностям и католическим убеждениям, Бортновская искала возможность выразить свое возмущение. Перелом случился, когда ее и подругу попросили подписать Стокгольмское воззвание, одну из многочисленных мирных петиций, которые распространялись в школе. Девочки подписали документ, но потом передумали. Они пошли к директору и попросили его аннулировать их подписи. Если бы их фамилии не стояли среди первых, никто ничего не заметил бы. Но тут получилось иначе: «они вызывали переполох и привлекали к себе всеобщее внимание… о них говорил весь город». После такой «черной метки» о получении высшего образования им нечего было и думать.

Бортновская могла устроиться на фабрику и уже подумывала об этом. Но друзья-верующие предложили ей еще один вариант. Поступив в Католический институт во Вроцлаве, девушка могла стать преподавателем религии в начальной школе. Этот Католический институт, несмотря на звучное название, был фактически временным и неофициальным учреждением, никем не признанным, за исключением церкви. Вскоре после открытия его здания во Вроцлаве были конфискованы, а само заведение переехало в захудалый сельский пригород Ольштына.

Студенты института одновременно учились и учили. Они жили на деньги местных приходов, получая бесплатную еду от благодарных родителей и продуктовые пожертвования от прихожан. Они сами для себя готовили и за собой убирали. Общество между тем их почти не замечало. «С точки зрения властей нас как бы и не было», — говорит Бортновская. Послевоенный административный хаос, царивший в стране в целом и на бывших немецких территориях в особенности, позволял институту «не попадать на экраны радаров».

Бортновская оставалась в Католическом институте до 1956 года, когда обстановка стала более свободной и она наконец получила возможность подать документы в настоящий университет и получить реальную ученую степень. Тем не менее на протяжении шести лет она сумела выжить в коммунистической Польше, вообще не сотрудничая с государством. Все это время она, преподавая школьникам основы религиозных знаний, имела пищу и кров. Она не представляла угрозы для режима, и режим, вероятно, не интересовался ею. Она не играла роли в обществе и не придерживалась каких-либо политических позиций. У нее не было ни детей, ни семьи, и, таким образом, ей не приходилось беспокоиться о будущем своих близких. Ее мать была в состоянии заботиться о себе сама. Когда через полвека ее спросили, страшно ли ей было в то время, она пожала плечами. И да, и нет, ответила она. «Невозможно бояться беспрерывно. Человек привыкает к этому состоянию и перестает обращать на него внимание». Именно так, укрывшись в деревне, она и поступала[1244].

Для тех, кто не мог или не хотел сотрудничать с режимом, не находил для себя убежища в церкви, не получал удовольствия, высмеивая власть в анекдотах, оставался самый последний и наиболее драматичный выход — побег.

Легче всего было это делать восточным немцам. Поляки или венгры, покидавшие свои страны, оставляли на родине не только дома и семьи, но также язык и культуру. Для них покинуть страну означало навсегда стать изгнанниками. После 1949 года паспортный режим по всей Восточной Европе ужесточался, а границы укреплялись, что делало и без того трагический выбор еще более рискованным и трудным, поскольку каждому задержанному при незаконном пересечении границы грозила тюрьма. Согласно статистике министерства внутренних дел Польши, в 1951 году только 9360 поляков по тем или иным основаниям пересекли государственную границу; из этого числа лишь 1980 отправились в капиталистические страны[1245].

Для немцев в ГДР подобный выбор порой оказывался чрезвычайно трудным, особенно для тех, кто владел собственностью или имел семью. Но это все же не становилось настоящей драмой. Ведь в Западной Германии был тот же язык и проживали такие же немцы. Переправиться через границу тоже было проще. Не в пример полякам, которым приходилось пробираться в западные страны через ГДР, Чехословакию или Балтийское море, немцам, которые в 1950-е годы хотели покинуть Восточную Германию, достаточно было, по крайней мере теоретически, преодолеть границу их страны с Западом.