Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Шваниц, как и многие другие, испытывал удовольствие от только что обретенной своей значимости. Гюнтеру Ширвицу, молодому полицейскому, семья которого в конце войны покинула Силезию, исполнился двадцать один год, когда его в 1951 году просто вызвали в Берлин на какое-то собеседование. Здесь выяснилось, что его собеседниками будут офицеры Штази — коммунисты довоенной поры. «Они рассказывали истории из своего антифашистского прошлого», — говорил он мне. Ему также очень польстила письменная рекомендация, полученная в местной парторганизации, которую он потом хранил десятилетиями. Характеристика молодого человека в этом документе звучит многообещающе: «Его политические познания выше среднего. Он пытается расширить кругозор, посвящая свободное время самообразованию. Будучи человеком с классовым сознанием, глубоко изучает историю Германской коммунистической партии. Его отношение к СССР и ГДР устойчиво позитивное. Являясь членом парткома, активно участвует в партийной жизни и пишет статьи в производственную стенгазету»[278].

Рекомендация описывала его как «надежного товарища», и в конце концов он был принят на работу. Поначалу его хотели сделать следователем, но потом он получил место телохранителя — одну из самых благодатных должностей в тайной полиции. Новое дело, по его словам, нравилось: «Я не хотел работать в кабинете». С годами этот человек не поменял ни отношение к роли Штази, ни позитивное восприятие советской помощи. В долгой беседе о годах, проведенных в спецслужбах, Ширвиц вспоминал в основном о былых командировках. В Праге была удивительная чешская кухня, в Вене выдавали по 200 шиллингов суточных, а в Будапеште венгерские чекисты встречали с необычайным радушием. Мой собеседник с удовольствием вспоминал и железнодорожную поездку в Москву вместе с Отто Гротеволем, премьер-министром Восточной Германии после 1949 года, и Вильгельмом Пиком, а также слаженное взаимодействие Штази с агентами службы безопасности Западной Германии во время визита в Бонн в 1970-х годах. Карьера в Штази обеспечила ему продвижение по социальной лестнице, относительный материальный комфорт и образование — и все это благодаря советским братьям[279].

Новобранцы, поступавшие на службу в тайную полицию восточноевропейских стран, учились технике шпионажа, навыкам рукопашного боя, методам слежки у НКВД и, позднее, у КГБ. У своих русских наставников они также перенимали манеру мыслить как советские особисты. Они приучались искать врага даже там, где его, казалось бы, не было, поскольку их советские коллеги хорошо знали методы, с помощью которых враг маскировался и прятался. Они привыкали ставить под вопрос независимость любой личности или группы, которые заявляли о собственном политическом нейтралитете, так как советские чекисты не верили в политическую нейтральность.

Их учили также думать в долгосрочной перспективе, выявляя не только действительных, но и потенциальных оппонентов режима. Это была поистине большевистская одержимость. В марте 1922 года Ленин провозглашал: «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам… расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать»[280]. В эссе, написанном для будущих кадров, один из историков Штази пояснял, что деятельность организации «с самого начала не ограничивалась отражением вражеских атак. Она была и остается органом, который должен использовать все средства в наступательной борьбе против врагов социализма»[281].

Одновременно восточноевропейским чекистам внушалось презрение ко всем врагам Советского Союза. С конца 1930-х годов Сталин, по словам одного историка, начал отзываться о врагах СССР в «биологических и гигиенических терминах». Он обличал их как вредителей, осквернителей, грязь, от которой приходится постоянно очищаться[282]. Именно эта злоба нашла отголосок в вышеупомянутых отчетах молодого Кищака, присылаемых из Лондона.