Желтый дьявол. Том 3

А зимой остаются только аборигены: в большинстве буржуа золото- и рыбопромышленники, да чиновники.

Богатый город.

А сейчас он в руках партизанов.

На зданиях полощутся красные и черные флаги. Вот один:

ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОВЕТЫ.

А вот другой:

АНАРХИЯ — МАТЬ ПОРЯДКА.

Улицы заметены сугробами снега — следы вчерашнего бурана.

На улицах: японские солдаты, матросы с китайских канонерок, партизаны в тарбазах[4], дошках, папахах.

Партизаны… Народ бесшабашный, вольный… Сахалинцы больше.

День яркий. Солнце сияет.

Все население на улицах. У всех гребки и лопаты. Сгребают снег, очищают тротуары и дороги.

Все работают: бывшие офицеры, чиновники, барышни, дамы, купцы.

Должны — коммуна. Ни купли, ни продажи нет.

Работают — корм получают.

Завтра торжественный день: открытие съезда трудящихся.

Вот едет в санках какая-то… низенькая, черная. Остановилась. Вылезает.

— Здравствуйте, товарищи!

Берет лопатку. Работает.

Это Нина Лебеда — максималистка… Член революционного штаба.

Поработала. Садится на сани и едет в штаб.

Штаб в двухэтажном деревянном здании против магазина Симадо.

Нина входит.

Все тут. Вот в центре сам легендарный Яков Тряпицын… Высокий, красивый… Взгляд твердый.

— Удивился полковник Виц, когда я к ним один в штаб пожаловал. И все офицеры удивились. Настолько удивились, что даже не тронули. Однако, не допустили меня с белыми солдатами поговорить. Чуяли… Ха-ха-ха!..

А вот и начальник штаба Наумов… А вот секретарь Черных и командиры: Бузин-Бич, Дед-Пономарев, Покровский, Мизин, Лапта.

А вот и японцы: поручик Цу-Ка-Мото и переводчик Кава-Мура.

У обоих на груди по красному банту.

— Я дземократ, — говорит Цу-Ка-Мото, подымая чашку с разведенным спиртом: — я оцень рюбит русский народа. Банзай!

— Ура!.. Банзай! — подхватывают партизаны.

Цу-Ка-Мото, веселый, с широкой улыбкой, радостный, тянется к Наумову, обнимает его… лопочет что-то.

— Подзворьте мне сказать, — любезно спрашивает Кава-Мура.

— Ну, валяй, валяй, — благодушно улыбается Тряпицын.

— Мы теперь очень хоросо понимаем, цто делает руцкий народ борсувика… Мы вам очень сочувственно. Я тозе быра бы борсувика, но у нас в Ипон другой обстоятельство… Борсувика ура!..

— Ур-р-а-а!..

— Чудесные вы ребята, — заявляет Тряпицын. — Скоро мы с вами вместе на Хабаровск пойдем… А? Согласны?

— Согласен. С удовольствием, — расплывается Кава- Мура и обеими руками жмет руку Тряпицына.

— Не очень-то ты японцам доверяйся, — шепчет Тряпицыну Бич.

— Ер-р-рунда. Теперь они безопасны. Я им верю. И даже майор их Иси-Кава превосходный человек, хотя и с хитрецой. А вот консул у них дурак… Дурак!

Громко говорит Тряпицын… Но, должно быть, японцы не слышат, как их консула ругают… Только между собой переглянулись быстро… и вновь за разговоры.

— Нет! — говорит Тряпицын. — Наших японцев я теперь не боюсь, а белым давно крышка. Да. Хоть и предсказывал полковник Виц мне смерть… и браунинг завещал…

— Что такое? — интересуется Цу-Ка-Мото.

— А вот, смотрите.

Тряпицын вынимает и кладет на стол большой бельгийский браунинг.

— Полковника Вица с его отрядом мы загнали на Де-Кастринский маяк. Сначала не хотел сдаваться… А потом сдался… Только сам застрелился и письмо оставил. Говорит, что молодежь стариков в деле военном перещеголяла… и револьвер свой, как эмблему смерти, завещал мне.

— Вы этот… риворвер… всегда с собой носице?

— Всегда.

— Карасо… очень карасо! — радуется чему-то японец.

Вечер. Уже темно.

Разговоры в штабе еще продолжаются.

А против штаба, где магазин резидента Симадо, стоит японский караул и дожидается смены.

Вот тихо поскрипывает снег… Слышится мерное шуршание ног.

Это приближается взвод на смену караула.

Подходит.

Начальники караулов о чем-то тихо переговариваются, оглядываясь по сторонам. Затем новый караул быстро занимает посты, а старый, сменившись, уходит… Вернее, не уходит, а остается тут же… и прячется в магазине Симадо.

А там… внутри… еще один взвод… Тот, который вчера сменился…

А в штабе смех, шум, говор… И уже далеко за полночь… Табачный дым… Густой и спертый запах жаркой и прокуренной комнаты.

И поручик Пу-Ка-Мото, поглядывая на браунинг Вица, хитро и заискивающе улыбаясь Тряпицыну в лицо, слюнявит:

— Карасо… очень карасо.

4. Ночь на 12 марта

Далеко-далеко тянутся каменные щупальца — отроги Сихота-Алина.

Нестриженой щетиной покрывает их склоны вековая тайга.

А в тайге снег. Глубокий, улежавшийся снег.

Вот тайга расступается…

В узкой лощинке лежит застывшая грудь горной речушки.

По берегу раскидано небольшое гиляцкое стойбище. Толпа гиляков и гилячек смотрит с ужасом туда… к опушке леса.

Там, раскинув крылья и подняв хвост кверху, лежит на снегу большая белая птица.

Что-то черное копошится около нее.

Но вот это черное отошло от птицы и направляется к стойбищу.

Люди.

Залаяли злые гиляцкие собаки и бросились, почуя человека.

— Эге-е! — кричат.

Руками машут. Прогнать собак надо.

Прогнали.

Толпой обступили гиляки русских.

Деулин объясняет:

— Я партизан…

Партизан? Это гиляки знают. Партизан — это который с японцами дерется.