Жемчужина, сломавшая свою раковину

Идея была заманчивой. Я не отказалась бы взглянуть на Кабул, который знала по рассказам тети о бабушке Шекибе. Большой город манил меня, а тетя словно читала мои мысли.

— Ты ведь сама никогда не была в Кабуле? — спросила я тетю.

— Рахима, взгляни на меня. С моим горбом и больными ногами я едва дохожу до соседней деревни. Но знаешь, в юности, — голос тети сделался мечтательным, — в юности я часто представляла, что на дороге меня нагоняет карета, забирает и везет в Кабул. И я вижу улицы, магазины, дворец эмира, аэропорт — все то, о чем столько читала.

«Это был ее выход», — догадалась я. Ограниченная немощью тела, в воображении тетя Шаима оставалась совершенно свободной.

— Возможно, ты могла бы отправиться туда теперь? — высказала я робкое предположение. Грустные нотки, прозвучавшие в голосе тети, породили во мне ответное желание — чтобы вопреки всем преградам мечта тети осуществилась.

— Мое время ушло, — сказала тетя Шаима. — Но ты подумай о моем предложении. Бадрия постоянно курсирует в Кабул и обратно. Полагаю, для нее не составит проблемы взять тебя с собой. Предложи ей помощь.

— Помощь? Единственная помощь, которая ей от меня нужна, — это работа по дому, здесь и сейчас: стирать, готовить, гладить, мыть полы, даже чесать ей спину. Список можно продолжать до бесконечности.

— Я знаю женщин такого типа. Сомневаюсь, что Бадрия умеет читать. Откровенно говоря, даже не представляю, как она справляется с работой в парламенте. Скажи, что ты грамотная. Для нее твои навыки могут оказаться очень кстати, гораздо важнее всех остальных.

Тетя не ошиблась. Бадрия действительно была неграмотной. Однажды я видела, как Хашмат читает ей письмо от родных. Бадрия жадно слушала, вытянув вперед шею и вся обратившись в слух. Впрочем, она не была исключением из правил, большинство женщин в нашей деревне не умели ни читать, ни писать. Мы с сестрами научились лишь благодаря настойчивости тети Шаимы, заставившей отца отдать нас в школу. Вероятно, у младших, Рохилы и Ситары, такой возможности не будет — теперь, когда мама-джан выпала из реальной жизни, а у тети Шаимы больше не осталось сил, чтобы воевать с нашим отцом.

— Да, Бадрия не умеет читать. И Шахназ тоже. Джамиля, по-моему, разбирает грамоту, но совсем немного.

— Именно об этом я и толкую. — Тетя Шаима приблизила лицо почти вплотную к моему, я видела, как шевелятся ее губы. — Поговори с Бадрией. Вежливо, ласково. Представь, как это здорово — побывать в тех местах, где жила бабушка Шекиба, — с нажимом произнесла она.

Тетя Шаима знала, что делала: упоминание имени бабушки Шекибы еще больше разожгло во мне желание попасть в Кабул. Я уже отчасти познакомилась с тем опытом, который был у нее: почти пять лет я считалась мальчиком. Однако мне не хотелось становиться заложницей обстоятельств, переходя из рук в руки, как это случилось с Шекибой. Я хотела сама выбирать свой насиб, быть хозяйкой своей судьбы. Но, судя по тому, что говорила нам мама-джан в день нашей свадьбы, для женщины это невозможно.

— Тетя Шаима, как думаешь, возможно ли изменить свой насиб?

Тетя вскинула брови.

— Скажи мне, пожалуйста, откуда ты знаешь, каков твой насиб?

— Я не знаю. Но мама-джан говорила, что мой насиб — выйти замуж за Абдула Халика, а для Шахлы — выйти за Абдула Шарифа, для Парвин — за Абдула Хайдара.

— А что ты ела сегодня на завтрак? — неожиданно спросила тетя.

— Хлеб с маслом и чай.

— Кто-то принес тебе хлеб с маслом и чай?

— Нет. — Я едва не расхохоталась от одной мысли, что кто-то принесет мне в комнату завтрак. — Конечно нет! Я сама взяла хлеб и заварила чай.

— Но, может быть, сегодня утром твой насиб не предполагал, чтобы ты пила чай с хлебом? И что же произошло?

— Я изменила его?

— Возможно. Но возможно, что твой насиб как раз и заключался в том, чтобы ты получила на завтрак чай и хлеб, а судьба лишь ждала, пока ты встанешь и приготовишь себе завтрак.

— Да. Но разве люди не говорят, что это богохульство — менять насиб, данный тебе Аллахом?

— Рахима, ты знаешь, как я люблю Аллаха. И со всей преданностью, на какую только способна, молюсь ему по пять раз в день. Но скажи мне, кто-нибудь из тех людей, говорящих о богохульстве, задавал Аллаху вопрос: а что есть мой истинный насиб?

В ту ночь я лежала, обдумывая слова тети Шаимы. Джахангир тихонько сопел рядом, уткнувшись носом мне в шею.

Был ли это насиб Парвин — умереть, сгорев заживо, чтобы ее плоть превратилась в кровавое месиво? Или она упустила возможность изменить свою судьбу? Понять, каков ее истинный насиб? Или насиб мамы-джан — бросить двух дочерей на произвол судьбы и с затуманенным опиумом сознанием лежать целыми днями на полу в гостиной?

Я задавала себе вопросы и не находила ответов. Совершенно запутавшись, я вздохнула и натянула повыше одеяло, прикрывая свернувшегося калачиком сына. Я осторожно провела пальцем по его пухлым губам, Джахангир сморщил нос, а затем расплылся в блаженной улыбке. Я тоже улыбнулась.