Жемчужины детства

Миссис Рэйнфорд прошла со мной до школы почти целый километр, держа меня за руку. На улице нам встречались любопытные дети, которые молча на меня таращились. Такой интерес, наверно, должен был мне польстить, но я очень нервничала и стеснялась того, что единственным звуком на улице был звук наших шагов и десятки глаз уставились мне в спину. Впрочем, в школе дети уже не сдерживались и окружили меня со всех сторон. Я никогда не была застенчивой, поэтому уже к концу дня обзавелась новыми друзьями.

Однако я возмутилась, что меня поместили в один класс с шестилетками, хотя и сказали, что это только на первых порах. Учителя посчитали, что я быстрее выучу основы английского языка в этом классе, где учитель говорила по-немецки. Но, как вы помните, я поклялась, что не пророню ни слова по-немецки. Впрочем, мне и не пришлось: говорила и объясняла учительница, а я только слушала, но мое знакомство с английским так действительно пошло легче.

Моим лучшим учителем была Дороти. Она для себя решила, что я должна достигнуть небывалых высот в английском и часами объясняла мне значения разных слов и фраз и втолковывала времена. Я же решила научить ее чешскому. Правда, скоро забросила эту затею, но она до сих пор помнит несколько коротких стихотворений и песенок, которые мы вместе играли на пианино. Дороти и ее семья делали все, чтобы я чувствовала себя как дома, ощущала себя любимой и желанной. Когда много лет спустя я спросила папу Рэйнфорда, почему тот решил взять меня в дом, он ответил:

– Я знал, что не мог спасти весь мир и предотвратить войну, но в моих силах было спасти одного человека. Великобритания нарушила данное Чехословакии слово, евреи подвергались наибольшему риску, и я решил – возьму-ка я чехословацкого ребенка из еврейской семьи.

А Дороти выбрала мою фотографию из нескольких, потому что ей понравилась моя улыбка.

Члены моей новой семьи написали моим родителям, чтобы заверить их, что мне нашлось место в их доме и их сердцах. Родители тоже послали им письмо в благодарность. Мы с Евой регулярно переписывались, как и наши опекуны, которые договорились, что перед началом осеннего семестра Ева приедет меня навестить. Опекунша Евы заведовала школой-интернатом в Дорсете, где теперь училась моя сестра.

Родителям в те первые месяцы до войны я писала почти каждый день, и они отвечали на все мои письма.

Сначала я просто описывала новости и сообщала, как люблю маму и папу. Те отвечали в том же духе. «Когда я читал твое письмо, я был так счастлив, что запрыгал от радости и чуть не ударился головой об потолок», – написал однажды отец. «А эти прекрасные фотографии! Какая красивая девочка эта Дороти, а глаза ее матери светятся добротой. Я вставлю фотографии в рамки и повешу их над кроватью, чтобы каждый день смотреть на вас троих…»