Жемчужины детства

Называли имена, и дети по очереди вставали и исчезали за боковой дверью, где их ждали опекуны. Когда за этой дверью скрылась Ева, я почувствовала себя страшно одиноко. Через несколько минут она вышла и вложила мне в руку листок бумаги со своим новым адресом, велев написать, как только я прибуду в свой новый дом. Она поцеловала меня, обняла и ушла. А я осталась сидеть.

Дети по очереди выходили из зала, и наконец осталась только я. Меня никто не забрал, и я сидела в огромном зале в полной растерянности и унынии. Мне было очень тревожно. «Может, они расхотели меня брать, что, если они передумали? – в растущей панике думала я. – Что со мной будет?»

Прошло несколько часов – или мне так показалось – и наконец ко мне подошел заведующий.

– Твоя английская семья сможет приехать только в понедельник, – сказал он, деликатно не обращая внимания на слезы, которые мне едва удавалось сдерживать. – Я отведу тебя к хорошим людям, которые занимаются организацией перевозки детей в Англию. Выходные пробудешь у них.

Мы сели в лимузин с шофером, и нас отвезли к красивому дому с видом на парк. Думаю, это был дом епископа – одного из попечителей детских поездов. Дверь открыл дворецкий и передал меня горничной с каменным лицом и в накрахмаленном платье; та отвела меня в неприветливую строгую спальню на третьем этаже. Дверь за горничной закрылась, и я осталась одна. Я оглядела огромную кровать и плотные гобелены и прислушалась к гнетущей тишине. Хотелось плакать. Тут дверь открылась и вошла девушка лет восемнадцати. Она улыбнулась мне и проговорила:

– Здравствуй, девочка. Хочешь чего-нибудь? – Она говорила по-чешски!

Я так обрадовалась родному языку, что мне захотелось броситься к ней и обнять, но я устояла и принялась ее расспрашивать. От нее я узнала, что этот дом принадлежит очень известному человеку, у которого две дочери-близняшки. Марию – так звали девушку – наняли им в компаньонки. Она болтала без умолку, пока я умывалась и приводила себя в порядок перед встречей с близнецами. Я заметила, что ее чешский хромает, и с детской прямотой спросила:

– Ты почему так плохо говоришь по-чешски?

– Пробудешь здесь год, как я, без всякой практики, и вообще забудешь язык, – ответила она.

Я ужаснулась этой мысли. Неужели я вернусь к родителям и смогу говорить лишь на ломаном чешском или вовсе его забуду? Ну уж нет! Я поклялась, что со мной такого никогда не случится. Я ни за что не забуду свой язык, буду помнить каждое слово!

Потом выяснилось, что Мария бежала из Судетской области, она училась в немецкой школе и чешский толком не знала. Но ее предостережение сослужило мне хорошую службу: я приняла его близко к сердцу и твердо решила никогда не забывать родной язык.

Когда я привела себя в порядок, Мария отвела меня в гостиную на чаепитие с близняшками, она представила нас друг другу и ушла. Я думала, что близняшки маленькие, как я, но, к моему изумлению, те оказались двумя высокими худыми молодыми женщинами. Встретив меня теплыми улыбками, они велели мне сесть и налили чай в мою чашку. Я никогда не участвовала в английском чаепитии и, вспомнив жуткий вкус жидкого чая, которым нас потчевали на корабле, поспешно указала на молочник.

– Ах, ты хочешь молока, – воскликнула одна из девушек и просияла, радуясь, что поняла меня без слов. Она налила мне целый стакан холодного свежего молока.

К тому времени я страшно проголодалась, ведь я не притронулась к завтраку и ничего не ела со вчерашнего дня. Я взяла ломтик черного хлеба, тонкий, как облатка, и щедро намазала его маслом и лимонным курдом, который приняла за мед. Какой же шок я испытала, впервые его попробовав! Я всегда была привередой в еде и сладкоежкой, и, несмотря на голод, сочетание странного пористого хлеба, солоноватого масла и кислого курда показалось мне незнакомым и почти несъедобным. Дождавшись, пока хозяйки отвернутся, я выплюнула хлеб в салфетку, чтобы потом спустить в унитаз. Заметив, что они на меня смотрят, я улыбнулась и притворилась, что жую, чтобы они не решили, будто я неблагодарная. В животе урчало, и я с тоской подумала о рюкзаке с едой, который мама собрала мне в дорогу. Сильнее всего хотелось чешского хлеба. Мама дала мне с собой полбуханки, и я не могла дождаться, когда же можно будет ее съесть. «Отрежу себе самый толстый кусок и намажу маминым вареньем», – мечтала я и, когда вошла Мария, попросила ее принести мой рюкзак.

– Он на кухне, – сказала она. – Пойдем, отведу тебя туда.

В подвальной кухне кухарка в высоком белом колпаке радушно мне улыбнулась и крепко пожала руку. Но – о ужас! – мой рюкзак оказался пуст! Должно быть, начальник поезда по прибытии в Англию заявил: «Теперь мы в Англии и будем есть английскую еду! А все чешские продукты выбросьте!» И служанки безропотно опустошили не только его сумку, но и мой рюкзак.