Жемчужины детства

В конце концов папа вмешался и сурово меня отчитал. «Вера, – написал он, – мы пытаемся отправить тебе посылку, но пора тебе понять, что сделать это почти невозможно. Ты, что ли, перестала понимать по-чешски? Сколько раз нужно повторить, чтобы ты прекратила свою вечную песню „я хочу, хочу, хочу“? Весь Челаковице стоит на ушах, потому что у твоей бедной куколки нет нового платьица или подушки! Мы стараемся, Вера, и даже если нам разрешат, отправим тебе все, что ты просила, даже хлеб, вот только к моменту приезда в Англию тот затвердеет, как камень, и ты только зубы об него сломаешь».

Каким-то чудом посылка все же дошла до меня: в ней было все, о чем я просила, и подарки для Евы и Дороти. Вот только хлеба не было. Его отправили, но конфисковали на таможне. Я лишилась шанса отведать моего любимого лакомства, зато зубы остались целы.

Разумеется, посылка дошла до меня благодаря маме, которая свернула горы, чтобы осуществить мою просьбу. Она всегда была практичной, не забывала положить мне марки для ответного письма (папа всегда забывал) и старалась исполнить любую мою прихоть. От нее я узнавала новости о своих друзьях и нашем городке. Она волновалась по мелочам: спрашивала, чем меня кормят, наедаюсь ли я, как общаюсь на незнакомом языке, играю ли на пианино, что делаю в выходные, какой у меня распорядок дня. Стоило мне попросить, чтобы она прислала их с папой фотографию и фото Марты с котятами, как она договорилась с нашим местным фотографом и позвала его, когда в гости приехали мои бабушка с дедушкой и тетя Берта, чтобы снять для меня большой семейный портрет. Ее письма всегда были полны любви и поддержки. «Каждую ночь вы с Евой мне снитесь, – писала она, – наверное, потому что я засыпаю и думаю о вас обеих, как вы, наверно, думаете обо мне. Я так благодарна, что ваши опекуны вас любят. Не ропщи на них, всегда будь добродушной, веселой, полной оптимизма и учись у Рэйнфордов любви – это лучший способ им отплатить». В каждом письме она спрашивала: «Передает ли тебе солнце мои поцелуи? Доходит ли моя любовь через звезды?»

Шли недели, я подружилась с ребятами и постепенно привыкла к новому окружению и образу жизни. Папа Рэйнфорд и Дороти часто меня куда-то вывозили. Мне особенно запомнилась поездка на песчаный пляж, где я впервые глотнула соленой морской воды. Мне понравился вкус жареной картошки, которой меня угостила Дороти, – щедро посыпанной солью и политой уксусом, в кулечке из газеты. Стоило мне попробовать этот заморский деликатес, и я начала терять голову, всякий раз учуяв запах рыбы с картошкой, и готова была тратить последние монеты на кулечек с заветным лакомством.

В середине августа Рэйнфорды взяли меня в отпуск в деревушку Пенскот в Сомерсете. Как я обрадовалась, снова увидев вокруг пологие холмы и деревенские просторы! Погода почти всегда была хорошая, пели птицы, воздух был свежим, и я бегала, гуляла, лазала по деревьям и плавала в речке, сколько душе угодно.

Рэйнфорды любили ходить пешком, и вместе мы находили много миль по самым живописным местам. Мне нравилось сидеть на улице теплыми светлыми вечерами, читать чешские книжки и писать письма домой. Я поставила себе цель ни в коем случае не забывать чешский и за годы, что прожила в английской семье, несколько раз перечитала те немногие чешские книжки, что были у меня с собой. Мне редко выпадал шанс поговорить с другими чехами, зато я вела долгие беседы со своей куклой.

Пока мы отдыхали в Пенскоте, мне приснился сон, который потом снился всю войну: мы с мамой стояли на кухне в нашем доме в Челаковице, на ней был передник, и она держала в руках свежевыпеченную буханку хлеба. Я чувствовала его запах, а мама брала нож и медленно отрезала мне большой толстый ломоть… Я брала его из маминых рук, благоговейно подносила к губам… и в этот момент всегда просыпалась.

Мы жили в маленьком гостевом доме, принадлежавшем квакерской вечерней школе. Мама и папа Рэйнфорды были посвящены в сан и иногда читали проповеди в методистских церквях. По вечерам кто-то из гостей проводил службу. Я все еще понимала очень мало, но посещала службы и читала про себя свою молитву. Ведь Бог был один на всех, и я как никогда нуждалась в его помощи.

В Пенскоте я написала родителям очень взрослое письмо. К тому времени никто уже не сомневался, что будет война. Я не знала, чем это чревато с практической точки зрения, но надеялась, что если война начнется, то не продлится долго и мы сможем вернуться домой. Я не понимала одного: что во время войны могут быть затруднения с отправкой писем в Чехословакию.

Я инстинктивно почувствовала, что нужно написать особое письмо: в нем я, как обычно, заверяла маму и папу в своей любви, но также давала понять, что я уже большая и рассудительная, что я – их дочь, и потому никогда их не подведу.

По возвращению в Бутл меня ждал ответ от мамы.