Жемчужница (СИ)

Теперь в императорской опочивальне жила Алана. Которая об этом, разумеется, не подозревала.

Отец не сказал, почему это сделал, а Мана не стал спрашивать. Просто когда Алана разместилась в одной комнате, он цокнул языком, порадовался, что она не успела разобрать вещи, и предложил ей поселиться в другом месте. Естественно, девушка возражать не стала хотя бы из вежливости.

Зато Неа потом целый день ходил и понимающе хмыкал, задумчиво переглядываясь с отцом.

Мана усмехнулся, покачав головой, и попытался не задумываться о том, что сам ничего не понимал — да и думать об этом, если честно, не хотел. Мало ли что было в голове у отца, не правда ли?

Уолкер завернул в новый широкий коридор, где как раз на стене висели портреты первого поколения, и ошеломлённо замер, уставившись на знакомую фигуру, скрытую в тени колонн.

Перед ним стоял Мариан.

Мана сглотнул, испытывая отчего-то страх и желание развернуться и позорно сбежать обратно, чтобы дойти до покоев Адама обходными путями, но ноги его буквально примёрзли к полу, не давая даже двинуться. Почему он так боится? И почему он так боится именно Мариана?

Не из-за того ли, что Алана всегда говорила о нём все эти жестокие вещи наподобие того, что он одним взглядом может убить?

Морской царь вдруг тяжело вздохнул, кривя губы в какой-то неуловимо знакомой ухмылке, и Мана напряжённо сглотнул ком, вставший поперёк горла. Алая копна волос горела пожаром в последних лучах солнца, а его чуть сутулая фигура казалась такой необычно одинокой и хрупкой посреди этого огромного массивного коридора, что внезапно весь страх, сковавший сердце ледяными когтями, растаял.

На лице у Мариана, осунувшегося и бледного, застыло многовековое горе, и чем-то это горе напоминало ту самую бездну, что покоилась в глазах Аланы.

Мана облизнулся, отчего-то не находя в себе сил двинуться дальше, потому что теперь ему было неудобно лопать своим неуклюжим присутствием тонкий пузырь ностальгии и древней вечности, но Мариан сам повернулся в его сторону, заставляя дёрнуться и поджать губы.

В руках у морского царя была бутылка с вином.

— Решили последовать совету дочери? — неловко пошутил Мана, не зная, что еще сказать, прежде чем вообще сообразил, что ляпнул. Царь, однако, наказывать его ни за что не стал — только коротко усмехнулся и как-то задумчиво качнул головой, словно на самом деле не только пил и предавался ностальгии, но еще сосредоточенно о чем-то думал.

— А ты похож на нее, — наконец изрек он почти довольно и кивнул на картину, изображающую Элайзу в прекрасном свадебном ханбоке. Императрица стояла рядом со своим мужем и улыбалась, ласково глядя с холста. — Она сказала бы, наверное, что-то вроде.

Младший Уолкер ощутил, как пересыхает в горле, и сглотнул — но безуспешно. И только и смог выдавить, даже не попытавшись скрыть восхищения:

— Вы… так считаете?

По правде сказать, он не отказался бы быть похожим на Элайзу. Да, та была женщиной, но так ли это важно, если она была потрясающим человеком — а ведь именно в этом мужчина и убеждался с каждым рассказом Аланы о ней. И, наверное, он не отказался бы еще от прекрасной наружности изображенной на холсте женщины. В конце концов, если ты слаб, можешь быть хоть красивым. Однако и этого Мане, кажется, не досталось.

Или — он сам так думал.

Хмыкнувший в ответ на его оторопелый вопрос Мариан, как видно, считал иначе.

— У тебя… ее скулы, — он тяжело вздохнул, — ее локоны и ее ладони. И взгляд у тебя такой же. И вообще… ты и твой брат напоминаете мне ее до ломоты в хвосте.

Мана растерянно хохотнул, неверяневеряневеря, но отчаянно желая, чтобы именно так всё и было, чтобы было хоть что-нибудь в нем, нерасторопном нескладном, от прекрасной Элайзы, о которой все знающие её люди отзываются с восторгом и любовью, и прикусил губу.

— Мой брат? — непонятливо переспросил он, пытаясь вникнуть в то, что говорит этот древний человек. Сколько лет морскому царю? Сколько ему веков? И сколько боли в его взгляде?

Мана не хотел знать.

Мариан хмыкнул, пригубив пузатую бутыль, сверкнувшую бликом в луче, и пожал плечами — он бы казался совсем пьяным, если бы не эта горькая усмешка на его губах.

— В тебе — её мягкость, — с незнакомой лаской протянул мужчина, — а в нём, — здесь он глухо хохотнул, — её горячность.

Мане вдруг показалось, что весь воздух в лёгких закончился.

— Вы оба больше всего на неё похожи, — продолжал тем временем Мариан в словно бы забытье, глядя на портрет своей старшей дочери. — Словно бы в насмешку над глупым отцом, — пробормотал он, делая её один долгий глоток. — Ты всегда любила надо мной издеваться, милая, — пробурчал мужчина себе под нос.

— Я… — Мана сжал и разжал кулак, пытаясь хоть немного себя успокоить, и выдохнул: — Я… Спасибо вам.

Морской царь вздернул бровь в том хмельном удивлении, которым отличаются все люди, отведавшие вина из императорского погреба.

— Это за что?