Жемчужница (СИ)

Алана испуганно дёрнулась, понимая, что он хочет сделать, и уже порывалась попросить его перестать, но вдруг замерла, судорожно вздохнув и переведя взгляд на Шана и Роца, чьи имена отпечатались на её изуродованном хвосте, кажется, навечно. Внутри их грудных клеток липкой жижей булькали прогнившие души, и на их лицах застыло непонимание, смешанное со злостью, и девушка поджала губы, дрогнув пальцами.

Не она ли хотела убить их несколько минут назад? Не она ли желала проткнуть их шипами и наблюдать за предсмертной агонией?

Алана вдруг рассмеялась, раня своим хохотом охрипшее горло и теребя растёртые в кровь запястья, и усмехнулась. Душа у Тики сияла так же ярко, как и всегда — и это несмотря на то, что он намеревался убить двух человек. Словно убийство не очерняло его. Словно его намерения были чисты и справедливы.

Охотники, лишившиеся всего кислорода в лёгких, рухнули безжизненными мешками на пол, и Микк сразу же бросился к ней, безумно смеющейся, — встревоженный, помятый, взлохмаченный. Такой же сияющий и яркий. Осторожно развязал её запястья (узел, это была просто верёвка) и испуганно всмотрелся в ее лицо.

Душа у него была белой.

Несмотря на то, что он только что убил двух человек.

Значило ли это, что его справедливые намерения и порывы — это месть? Что он мстил за саму Алану? За то, что эти люди сделали с ней? Значило ли это, что убийство, не приносящее наслаждения, не очерняло души?

Она смеялась и смеялась, а Тики смотрел на неё, словно бы боясь прикоснуться, пока её истеричный хохот не обратился в плач.

— Ты всё-таки пришёл… — всхлипнула Алана, пряча лицо в ладонях.

— Пришел… — убито обронил Тики, едва ощутимо гладя ее по голове — и тут же склоняя ее к себе на плечо — то ли чтобы как-то так успокоить, то ли чтобы осмотреть спину. — Слишком поздно…

— Самое время, — выдохнула девушка обессиленно, утыкаясь носом ему в рубашку, обнимая за шею и давая волю слезам, потому что сейчас Тики был с ней, он ее спас, отомстил за нее, и она жива.

Она жива.

Живаживажива.

— Опоздал, — мотнул головой мужчина, осторожно обнимая ее в ответ и стараясь не тревожить рану на спине — словно она была сокровищем; кем-то очень особенным и важным. — Если бы я слышал лучше, я бы успел, и они не тронули тебя… — он отстранился и, прикусив губу, тихо произнес: — Ты… позволишь… поднять тебя на руки?..

Алана часто закивала, не в силах больше ничего ему сказать, и снова заплакала — от ужаса, облегчения и отвращения к самой себе.

Тики поднялся на ноги, подхватил отброшенную ранее в сторону охотниками изодранную юбку и закутал девушку в нее как ребенка, осторожно поднимая на руки и поскорее вынося прочь отсюда, словно не хотел больше ни на мгновенье оставаться в этом месте.

И Алана была с ним согласна. Она зажмурилась, чувствуя, как слезы струятся по щекам солеными как море дорожками, и крепко прижалась к мужчине, ища у него утешения и успокоения, потому что больше… больше не у кого было его сыскать.

Она не была уверена, что Мана сможет проникнуть в ситуацию и понять. Ведь он же не видел. Не видел, как ее плавники валялись там, на полу, в пыли, и какой изуродованной и заплаканной она показала себя перед Тики. Какой слабой и беспомощной она оказалась, глупая девчонка, ослушавшаяся тех, кто всегда знал лучше — жизнь вообще или мир вокруг, это не так уж важно.

Когда они вернулись на корабль — Тики спешил словно несомый самим воздушным течением, тихий и быстрый даже с ношей на руках, — была уже поздняя ночь. Портовый городок спал, не подозревая о произошедшем, и только на корабле горели огни, отбрасывая в воду тени.

Матросы обступили их было, обеспокоенные и испуганные, но одного взгляда Микка хватило, чтобы им дали дорогу и позволили спуститься в трюм. И там, в каюте, когда Тики осторожно уложил Алану на постель — в которой она даже ни разу не лежала до этого, все время проводя в море, на палубе или в аквариуме, — она снова расплакалась.

Вот и прощай, безбрежный океан. Вот и здравствуй, недружелюбная суша.

Как же отец был прав.

========== Седьмая волна ==========

Тики нервно вздохнул, прикрывая глаза на мгновение, и медленно сплёл пальцы в замок, не отводя взгляда от кровати. Алана неподвижно лежала в постели, хрупкая и болезненно тонкая, с распущенными волосами, водопадом ниспадающими до пола, с пустым взглядом в никуда и отсутствующим видом.

Она лежала так уже второй день, никого не подпуская к себе.

Тики хотел прибить себя. Хотел хорошенько отодрать, наказать плетьми и розгами, потому что он не уследил. Не спас. Не защитил. Потому что он пришёл слишком поздно, и столько необъятного гнева заполнило его, стоило лишь взглянуть на израненную и истекающую кровью русалку, столько гнева — на этих ублюдков и, в первую очередь, на себя, потому что опоздал. Опоздал настолько, что драгоценные парящие плавники, которыми так гордилась Алана и так любовалась добрая часть экипажа, были небрежно отброшены в сторону, а сама девушка — заплаканная, испуганная, в синяках и царапинах — дрожала под этими похабно улыбающимися мерзавцами.