Жемчужница (СИ)

— Разве что я тебя туда вынесу на обозрение куче обеспокоенной отсутствием своенравной русалки матросни, — уточнил он вслух, и Алана не сдержала улыбки.

Надо было объяснить, да? На самом деле она просто давно не видела море, а потому оно и взбесилось — ведь океан не знал, что с ней произошло, просто чуял беду, а потому и бесился. И надо было его успокоить. Но ведь можно еще сказать, что она позовет Миранду, и та сможет ее исцелить. Плавники заново не отрастут, конечно, но…

На самом деле под ласковыми руками об этом иногда получалось забыть. Не так уж и надолго, конечно, но все же.

— Я смогу успокоить шторм, — как могла убедительно пояснила Алана. — Я ведь уже успокаивала море, Тики, — с надеждой воззрилась на недовольно поджавшего губы мужчину она и добавила: — И если увижу море — смогу позвать подругу, которая исцелит мои раны.

И если уж это не убедит вас вытащить меня на палубу, подумала Алана, то что же ещё я должна сделать?

Потому что шторм их явно не пугал — бывалые моряки и не с такой непогодой справлялись, а Микк мог управлять ветром! Конечно же их не волновали выверты природы.

Тики напряжённо переглянулся с насупившимся Маной и побеждённо выдохнул.

— Так уж и быть, — недовольно скривился он, словно бы злясь на то, что девушка куда-то порывается, и это отозвалось в груди приятным теплом.

— Спасибо, — шепнула Алана, прикрыв глаза, и думая, что помощь Миранды точно не будет лишней: хоть перестанет быть и чувствовать себя немощной обузой, неспособной даже передвигаться самостоятельно.

Тики подошёл к ней, аккуратно проталкивая ладони ей под спину и колени и заставляя вздрогнуть, а потом стремительно покрыться стыдливым румянцем, и осторожно приподнял над кроватью, будто бы привыкая к чужому весу. Алана длинно прошипела, когда мужчина всё же нечаянно коснулся повязки, и, вскинув руки, обхватила его за шею.

— Так будет легче, — оправдалась она, уткнувшись алым лицом ему в плечо и пытаясь не обращать внимания на радостный, но одновременно и грустный взгляд Маны.

Они с Тики поднялись на палубу, и мужчина подошел к борту, не обращая никакого внимания на ликующие шепотки матросов, которые радовались, что «а русалка наша жива-здорова». Алана на секунду прижалась к нему, словно затаившему дыханию, смиряя собственное почти что неконтролируемое смущение, и протянула руку вперед, гладя высушенное палящем солнцем дерево, грозящее снова намокнуть из-за непогоды. Она ощущала море через дерево здесь, почти напрямую взаимодействовала с ним, словно действительно касаясь воды, и это принесло ей некоторое облегчение.

Океан рвал и метал, волнуясь мятежными водами, и делился с ней одновременно гневом ее отца и собственным искренним беспокойством.

Девушка вдохнула полной грудью тяжелый соленый воздух, которого ей так не хватало в недосягаемой для ветра каюте, и улыбнулась. И — принялась успокаивать своего господина — просьбами, увещеваниями и угрозами. Знала, что ее поймут и услышать, чувствовала, что не останется здесь одна, покуда имеет возможность призывать воду и быть заклинателем.

— Это не ты спас меня! — выдохнула она в конце концов на родном — русалочьем –языке, одновременно радуясь и печалясь его звучанию из собственных уст. Океан не желал успокаиваться, и пришлось заговорить в голос, сильнее сжимая поверхность корабельного борта и силясь не так… не так откровенно прижиматься к мола вслушивающемуся в ее речь Тики. — На суше ты бессилен! Так не злись на то, что так слаб, а позволь спасти меня человеку!

Океан был отцом морского народа — любящим и заботящимся, величественным и грозным, он охранял их, берёг и плакал над не кончающейся войной, больше похожей на истребление.

Четыре века назад шторм, поднявшийся на море, бушевал несколько лет — их бог и господин злился, гневался, оплакивал и сходил с ума от горя, от потери стольких дочерей и сыновей своих. Алана слышала его плач, его полные ненависти крики, его боль и пыталась хоть как-то помочь, хоть как-то успокоить, но всё было тщетно.

Потому что сама Алана совсем недавно сбежала от охотников, сама только что лишилась своей семьи, видя их смерть собственными глазами.

А море успокоилось лишь тогда, когда Мариан жестоко расправился с флотилией восточных стран, которые везли пленных русалок на продажу.

Океан всегда ужасно воспринимал свою беспомощность, а потому и сейчас, когда Алана буквально обвинила его в бессилии, обречённо взвыл, поднимая чёрные волны высоко над кораблём.

Послышались испуганные вскрики с палубы, и Тики, напрягшийся, взволнованный, сильнее прижал её к себе, словно пытаясь защитить от своего же господина, и девушка, судорожно вдохнув, метнула на него виноватый извиняющийся взгляд — мужчина протестующе замотал головой, будто прекрасно понял её намерение, и столько страха отразилось в его золотых глазах, что Алане стало ужасно стыдно за своё поведение.

Но успокоить взбесившийся океан было важнее.