Жемчужный узел

— Тише, тише. — Он вновь провёл ладонью по её волосам. — Не перетруждайся. Тебе нужно отдохнуть, выспаться. Да, думаю, со временем чары спадут, и тебе станет лучше. Ты всё поймёшь.

Она даже рот открыла от возмущения: отец же банально отказывался её слушать! Ему не понравились её слова, и он решил не обращать на них внимания. И более того — сделать так, чтобы и другие не обращали.

— Марфа, — окликнул он супругу. — Скажи служанке, чтобы соглашалась с ней во всём, насколько странными бы ни были её речи. Думаю, будет спокойнее, если мы притворимся, что верим.

«Я же здесь, — хотелось сказать Лизавете. — Я же всё понимаю». Но отчего-то она не могла. Руки её опустились, голова поникла. Казалось, она готова заплакать, но глаза оставались сухими, а сердце вдруг стало пустым. Она не чувствовала ничего: пропало разочарование, утихло раздражение, тоска осталась лишь тягучей нотой, далёким отзвуком.

Надо же, а ведь прежде она так хотела домой.

В дверь тихонько постучали. Лизавета открыла глаза и увидела знакомый с детства потолок, повернула голову — и наткнулась взглядом на дверь своей комнаты, которую открывала и закрывала тысячи раз.

В спальне царил полумрак: похоже, она задремала, едва рухнув на постель, ещё в одежде и даже не успев разуться. С трудом, но Лизавета заставила себя сесть, протёрла глаза кончиками пальцев и хрипло спросонья откликнулась:

— Да?

Тут же показалась Настасья. Лизавета не сдержала улыбки — сколько раз они сидели рядышком вечерами, обсуждая прошедший день. Настасья знала о ней больше родных и больше исповедника, именно ей Лизавета всегда поверяла свои сокровенные тайны, свои истинные желания, свои осторожные сомнения.

— Как вы, господарыня? — спросила та, без спроса усаживаясь на край кровати.

Лизавета хотела сказать: «В порядке», — но поняла, что солгать не поворачивается язык. Приветливая улыбка её вмиг стала грустной, и это не укрылось от Настасьи, которая озабоченно нахмурилась.

— Я не знаю, Настасьюшка, — прошептала Лизавета, будто боялась собственных слов. — Когда всё случилось, я ужасно хотела домой. А теперь…

— А что же… — служанка запнулась, не уверенная, стоит ли задавать вопрос, вертевшийся на языке, — что же с вами всё же случилось? У нас разное говорили: то, мол, отец вас увёз, чтобы замуж выдать; то, якобы, на самом деле вас злому духу за удачу в делах продали.

Неожиданно для себя, Лизавета коротко рассмеялась. Оба слуха показались ей забавными: если бы отец и впрямь удачно выдавал её замуж, то обязательно сыграл пышную свадьбу — такую, чтобы полгорода потом о ней говорили. Что же касается злого духа…

— Ты не поверишь, но дух там и вправду был. Только не злой.

Настасья смотрела недоверчиво, явно ожидая, что вот сейчас Лизавета признается в шутке. Та вздохнула — и начала рассказывать с самого начала, наблюдая, как с каждой минутой служанка меняется в лице. По первости она выглядела как ребёнок, которому пытаются выдать сказку за чистую монету. Но постепенно морщинка на лбу разглаживалась, а лицо становилось восторженно-детским. Приключения Лизаветы у берега озера, рассказанные в уютной комнате под звуки горящего очага, и впрямь захватывали, очаровывали. Даже смерть русалки тут не казалась страшной — подумаешь, ведь это всего лишь байка, нашёптанная тихонечко на ночь!

Но для Лизаветы это была не байка, а жизнь. И, когда на глаза её навернулись слёзы от осознания, что всё прошло, Настасья тоже как будто поверила. Взгляд её вдруг стал серьёзным-серьёзным, а потом она, кивнув, словно решаясь на что-то, притянула Лизавету в свои объятия. Тёплые руки, внимание, добрые слова, которые служанка бормотала куда-то в её макушку — всё это лучше, чем пережитые потрясения, слова отца и собственные мысли пробудили в Лизавете запрятанные тревоги.

Она громко всхлипнула и разрыдалась в голос, и Настасья обняла её крепче. Она гладила Лизавету по плечам, пока та плакала, порою невнятно причитая обо всём: о свалившемся на её плечи чувстве вины, о казавшемся неправильным поведении отца, о тоске по озёрной семье — ведь Лад, Ольга и даже Яр за прошедшие недели стали для неё второй семьёй, как бы странно то ни звучало!..

Настасья слушала. Настасья кивала, угукала и делала то, что ей и полагалось: она заботилась о своей господарыне.

Неизвестно, сколько они просидели так, но Лизавета за это время успела выплакать все слёзы. Глаза её высохли, дрожь унялась, сердце наконец успокоилось, и сама она отняла щёку от груди преданной служанки. Та поглядела на хозяйку с сожалением, покачала головой:

— Что же вам пришлось пережить…

И Лизавета застыла, понимая, что Настасья так до конца и не поверила. Словно вторя этому печальному озарению, за окном началась гроза.

28

На следующее утро она проснулась отвратительно, неуместно бодрой. Лизавета хотела ощущать слабость, хотела чувствовать тошноту, давление в груди, боль в висках — она жаждала физических страданий, которые смогли бы заглушить волнения, бушевавшие внутри. Она чувствовала себя преданной, оставленной, брошенной. Она чувствовала себя одинокой.