Жемчужный узел

— Лизавета, ты ведь поняла, что я имею в виду?

Она очень вовремя откусила от хлеба, получив благодаря этому возможность подумать. Не особо помогло, если честно: Лизавета не знала, что ей делать. Впервые рядом не было никого, чтобы дать совет, чтобы ответить за неё, чтобы вступиться. Никто не мог подсказать, что лучше — сказать правду или привычно притвориться, сыграть роль. Может, она хотела быть актрисой?

— Прошу прощения, — Лизавета утёрла салфеткой губы. — Да, я поняла.

— И что ты скажешь? Как ты себя чувствуешь… духовно?

Пауза в три биения сердца.

— Я не околдована. И никогда не была.

Отец быстро сжал и разжал кулаки.

— Значит, ты по-прежнему считаешь, что этот… водяной ничего плохого не сделал?

— Дорогой, не думаю, что сейчас удачное время… — спасибо, хоть мачеха попыталась вмешаться, хотя это было так же бесполезно, как кинуться перед несущейся во весь опор тройкой.

— Да, — Лизавета не дала ей договорить. — Я знаю, что вам удобнее думать, будто всё это время я была прислугой у злодея, но на самом деле Лад… водяной не такой, как кажется, не такой, как в легендах. Он повёл себя глупо, и ему стыдно за то, что он сделал, но кто не ведёт себя глупо?

— Вести себя глупо и держать в заключении людей — не одно и то же, Лизавета.

В детстве отец называл её полным именем, только когда сердился. В остальное время она была Лизонькой, его чадом, которое нужно беречь. Избавиться от этой заботы оказалось сложнее, чем можно было подумать.

— Ладно, это была чрезмерная глупость, — она решила ослабить напор. — Но он раскаялся. Он извинился. Мы даже стали друзьями — с ним, и с другими…

— Если вы стали друзьями, почему они бросили тебя и заставили идти сюда через лес, всю в грязи?

— Они не смогли иначе, я же говорила. Я сама согласилась на это. Я не ожидала, что идти будет так далеко, и да, я упала и испачкалась, но это точно не их вина!

О, нет. Лизавета повысила голос и сразу пожалела об этом. Не нужно было поддаваться чувствам, не нужно было выходить из образа вежливой, деликатной, осторожной девочки.

— Вижу, тебе нужно ещё немного времени, — отец встал. — Я допью чай в кабинете. Прошу меня простить.

Напоследок он взглянул на неё так, как смотрят на больных детей, не понимающих, что с ними происходит. Сочувственно и одновременно словно бы извиняясь за то, что не могут ничего поделать.

— Вы тоже считаете, что я околдована? — повернулась Лизавета к мачехе.

Та помедлила с ответом ровно настолько, насколько позволяли приличия.

— Признаться, я не знаю, что думать. Я бы сказала, что вы оба сошли с ума, но какова вероятность подобного? Однако я бы предпочла поверить в это, нежели в существование… нечистой силы.

«В них нет ничего нечистого», — хотела, но не возразила Лизавета.

— Вы можете притвориться, — она вновь взяла хлеб с тарелки. — Как и всегда.

На этот раз мачеха предпочла ничего не говорить вовсе.

Сразу после завтрака Лизавета отправилась к себе, мимоходом заметив, что поступает в точности как отец: стоит делам пойти плохо — удаляется поразмыслить в одиночестве. Но что она могла поделать, если это и впрямь помогало? Порой несколько минут наедине с собой способны решить проблемы лучше, нежели часы, проведённые с верными соратниками за общим столом.

Так и теперь, не более получаса спустя она смогла собраться и понять, что может сделать. Лизавета чувствовала, что ей нужно пойти к отцу и поговорить с ним с глазу на глаз, попытаться донести, что в её изменениях виновна не какая-то нечисть, а только время и опыт.

Увы, понять решение и принять его — разные вещи. Лизавета поглядела на дверь, отделявшую спальню от коридора, и поджала губы. Она догадывалась, с чем столкнётся во время разговора, сколько возмущения, сколько отрицания её ждёт. Отцу было проще сказать, что её околдовали, чем поверить, что она повзрослела, — это было видно и по его письмам, и, ещё острее, по его поведению и словам.

Пожалуй, ради него она могла бы и притвориться, стать снова маленькой девочкой, расти постепенно, понемногу отхватывать личное пространство и уважение, в котором нуждалась. Могла бы, если бы не вкусила всего этого там, на озере. Вместе со страхом, вместе со всей тяжестью ответственности, вместе с ошибками, на которых практически не училась. Один раз познав запретный плод, невозможно забыть его сладкий, чуть вяжущий вкус.

Резко выдохнув, Лизавета взялась за дверную ручку. Она обвела вокруг пальца водяного. Она заставила морского княжича уважать себя. Она почти вывела контрабандиста на чистую воду. Да, не всегда одна, но она делала это. Что ей стоит сказать отцу, что пора посмотреть на неё, как на взрослую женщину, а не на ребёнка?

Лизавета решительно дёрнула дверь на себя. Та не открылась.

Ей потребовалось несколько долгих минут, чтобы поверить в случившееся. Её заперли. Посадили под замок, как нашкодившего ребёнка. С ней так делали в прошлом, наказывая за плохое поведение, но тогда это было заслуженно. Её никогда не наказывали за выражение собственного мнения!

«А выражала ли ты его прежде?» — усмехнулся внутренний голос.