Жемчужный узел

Если она спасёт Лада, отец её никогда не простит. Это будет, как убрать камень на пути водопада: одно действие, и мощнейший поток воды снесёт всё. Ей придётся принять те мысли, которые она упорно загоняла на край сознания. Мысли о том, что она не желает жить, как прежде. Не желает выходить замуж за красивого купеческого сына. Не желает растить детей, не сейчас. Не желает оставаться в тени и безопасности, а хочет приключений, хочет посмотреть мир, хочет понять себя самостоятельно, без чьей-либо помощи.

Лизавета была в ужасе, и всё же её рука медленно опустилась и самый кончик пальца коснулся воды.

Она представила Лада так ярко, как только могла. Вспомнила взлохмаченного мальчишку, вылезшего к ней из высокой травы. Вспомнила беззаботные игры с деревенскими ребятишками. Вспомнила их танец — не тот, на озере, а вокруг костра. Вспомнила, как он принимал её извинения, как защищал от Яра, как пытался превратить её пребывание на дне в подобие нормальной жизни и как помог сбежать в тот день, когда тайное наконец-то стало явным…

Когда Лизавета открыла глаза, на губах её играла грустная улыбка человека, безмерно скучающего по прошлому. Она встала на колени, чтобы погрузить ладонь глубже в тёплую воду, вызвать ещё более сильную рябь. Она ждала, Матерь, как она ждала — яростно, мощно, с надеждой.

Но ничего не случилось. Лад не пришёл.

Ей не хотелось верить, что и он её бросил. До сих пор Лад никогда так не поступал. Даже когда его не было рядом, кто-то приглядывал за Лизаветой вместо него. Ну как, кто-то — Инга приглядывала.

Сердце Лизаветы кольнуло болью. Она не знала, от чего именно так тянет в груди: от осознания, что Лад не пришёл, несмотря на то что она его громко его звала, или от воспоминаний об Инге, чья кровь, наверное, до сих пор не смылась с пожухшей травы.

Несмотря на её проникновенную речь, Лизавета так и не смогла до конца понять, почему Инга сделала то, что сделала. В отличие от неё, Лизавета воспринимала жизнь как ценность — любую жизнь, даже не очень счастливую. Если бы кто-то сказал ей сейчас, что выхода нет, и ей придётся снова существовать по законам общества, которые теперь вызывали у неё отвращение, Лизавета не смогла бы ничего с собой сделать. Если бы кто-то сказал, что для решения всех проблем ей нужно убить кого-то — даже не отца или Лада, а кого-то незнакомого, явно злого, корыстного, самого совершающего убийства… — нет, её рука бы не поднялась. И оттого рассуждения Инги казались ей мало того, что неясными, но порочными. Однако не заслуживающими жестокой казни, которую Яр совершил.

Вдруг Лизавета вскинула голову. Зайди сейчас кто-то в комнату — и не усомнился бы в том, что она лишилась ума. Она сидела на полу, промокшая, со следами слёз на щеках и смотрела в пустоту огромными голубыми глазами, полными одновременно неверием и надеждой.

Было ещё кое-что, что она могла сделать.

Лизавета отшатнулась от ванны. Поскользнулась в воде, больно рухнула на пол, и тут же отползла в сторону, как можно дальше ото всех мокрых поверхностей. Заозиралась по сторонам: она боялась, что мысль, промелькнувшая на самом краю сознания, подействует как призыв — и вот сейчас, сие мгновение в её доме появится тот, от кого она бежала, сбивая коленки в кровь.

Но он тоже не откликнулся. Прошла минута, другая, пять. Лизавета всё ещё нервно поглядывала на тёмные углы, но умом уже понимала — Яр не придёт, он ничего не почувствовал, не услышал.

Однако одновременно с радостью его отсутствие сулило беспокойство. Лизавета не могла не думать о том, почему не сработала её попытка позвать Лада, почему не вышло — пускай ненароком — выдать себя Яру. Был ли то невероятно жестокий способ защиты, заклинание или что-то ещё, наложенное Ладом? Или наоборот, искусный способ отомстить, к которому наверняка мог бы обратиться Яр?

Она бы ещё долго терзалась догадками, если бы дверь позади не распахнулась, являя Настасью. Взгляд её, взволнованный, перепуганный, метнулся от пустой ванны к сидящей на полу Лизавете — какое же жуткое зрелище та сейчас собой представляла! Если до этого Настасья и сомневалась в разговорах о душевном здоровье своей хозяйки, то теперь наверняка убедилась: выпускать из комнаты ту и впрямь ни в коем случае нельзя.

— Вы в порядке? — она заговорила не сразу, а лишь взяв себя в руки.

Что бы сейчас ни ответила Лизавета, ей бы вряд ли поверили.

Понимая это, она только покачала головой — нет, не в порядке, и ни к чему это скрывать.

— Не поможешь мне? — протянула она руку.

— Да, конечно, господарыня. — Настасья осторожно приблизилась, сама боясь поскользнуться. — Вы не больно ударились? Следует ли мне позвать доктора?

— Нет, не стоит! — Лизавета догадывалась, что любой врач, наслушавшись сплетен, сочтёт её душевнобольной. — Думаю, мне помогут чай и немного покоя.

— Да-да, отдых — лучшее лекарство.