Жемчужный узел

Пожалуй, это было возможно. Лизавета вспомнила, как мачеха вступалась за неё, когда отец рассказывал о водяных и только собирался увезти дочь из дома. Как бы всё изменилось, если бы она сумела убедить Лизавету?

В последнее время мысли Лизаветы всё чаще возвращались к прошлому. Она никак не могла решить, к лучшему всё сложилось или к худшему. Не попади она на озеро, то наверняка бы сейчас не терзалась вопросами, а была бы как будто и счастлива — или, по крайней мере, спокойна. Простая, понятная, предсказуемая жизнь ведь не была чем-то плохим, а только безликим и скучным.

Нынешняя жизнь наверняка бы напугала Лизавету из прошлого. Водяные, мавки, русалки, лешие, убийства, контрабанда, казни — одного пункта из этого списка было бы достаточно, чтобы заставить её упасть в обморок, причём вовсе не напоказ. Да, прежняя Лизавета точно не попыталась бы спасти тот, другой мир, полный ужасов, опасностей, смерти, а доверилась бы отцу, как делала сотни раз до этого. И не заметила бы, как с каждым молчаливым согласием лишается собственного мнения и собственного же голоса.

Каким был этот голос? Тихим, мягким, подстраивающимся под интонации собеседника? Звонким, ярким, созданным, чтобы хохотать вместе с Ладом над его проделками? Серьёзным, звенящим от напряжения, идеально подходящим для перепалок с Яром? И мог ли он быть всем и сразу?

Ответа Лизавета не знала, как не знала ещё многих вещей. Единственным, в чём она была уверена, это правильность её нынешних поступков — она должна была спасти Лада и объясниться с отцом, заставить его услышать. И если для этого необходимо было солгать Настасье и мачехе, быть посему.

— Да? — от раздумий отвлёк стук в дверь.

— Завтрак вот-вот подадут на стол, вы уже можете спуститься, — с порога обрадовала её Настасья.

Она и сама словно дрожала от нетерпение — наверное, ждала момента, когда всё будет исправлено. Лизавета помирится с мачехой и отцом, перестанет говорить странные вещи и вновь будет, хихикая, обсуждать скорое замужество и кандидатов, отобранных для важной роли её будущего супруга. Увы, саму Лизавету лишь передёргивало от этой мысли.

Но она держалась. Радостно улыбалась Настасье, сдержанно — мачехе. Та ждала её, сидя в отсутствие отца во главе стола, поэтому, когда Лизавета вошла в столовую, они сразу столкнулись взглядами. Мачеха посмотрела на неё долго, изучающе, будто предчувствовала подвох. Но, не найдя в облике нежной девушки в платье нежно-розовой ткани ничего подозрительного, в конце концов приветственно кивнула.

— Доброе утро, дорогая! Я рада, что ты решила составить мне компанию.

Между слов Лизавета услышала разрешение садиться. Обычно она в нём не нуждалась, но только не сегодня. Сегодня она должна была предугадывать все желания, соответствовать всем нарисованным в сознании образам, она должна быть идеальной версией себя — для других.

— Я тоже рада наконец освободиться, — прозвучало до ироничного двусмысленно. — От чар, я имею в виду.

Для тех, кто был посвящён в тайну её исчезновения, Лизавета приготовила особую байку. Идею ей подсказал отец, настаивавший на злом характере Лада.

— Ты уверена, что это были именно чары?

— Абсолютно, — Лизавета улыбнулась уверенно, как только могла. — Моё сознание было как в тумане, когда я приехала. Но чем дольше я была здесь, в родных стенах, тем легче мне становилось. Когда я сегодня утром открыла глаза, морок совсем прошёл. Сейчас водяные для меня не больше, чем страшный сон.

— Есть догадки, почему так случилось?

— Не знаю. Может, вышел срок? — она невинно захлопала ресницами.

Этот трюк лучше действовал на отца, который до сих пор считал Лизавету наивным ребёнком. Мачеха, лишённая вуали из родительской любви, понимала, что Лизавета успела вырасти и освоить множество навыков, включая главный для женщины в их обществе — притворство. Однако мастерство Лизаветы, похоже, было на высоте, поскольку к её маленькой лжи мачеха отнеслась благосклонно.

— Хорошо, если так. Будет жаль, если окажется, что это словно хроническая болезнь, у которой могут быть обострения.

— Надеюсь, что вы не правы, — Лизавета налила себ чаю. — Мне нравится, когда я могу видеть мир в истинном свете.

— О, не думаю, что ты можешь.

Лизавета замерла, не донеся чашку до губ. Сердце её замерло между ударами, дыхание остановилось. Секунда тянулась бесконечно долго, в то время как мысли неслись, натыкаясь друг на друга: «Что она имеет в виду? Она догадалась? О чём именно? Что это не чары? Что я хочу сбежать?»..

— Никому не дано видеть мир в истинном свете, таким уж он задуман. Постижимым только для Бога-Отца.

Сердце Лизаветы снова забилось, способность дышать и двигаться вернулась. Стараясь, чтобы рука не слишком дрожала, она отпила чаю — и одновременно потянула время, необходимое, чтобы вернуть самообладание и способность здраво размышлять.

— На всеведенье я, конечно, не претендую, — наконец, согласилась она.

Мачеха улыбнулась.

— В любом случае, я рада, что ты чувствуешь себя лучше.