Жена

Neither the children nor the peasant we met were troubled; why was I so troubled?	Не беспокоятся ни дети, ни встречный мужик, но почему же я так беспокоюсь?
Looking at the smiling peasant, at the boy with the huge mufflers, at the huts, remembering my wife, I realized there was no calamity that could daunt this people; I felt as though there were already a breath of victory in the air. I felt proud and felt ready to cry out that I was with them too; but the horses were carrying us away from the village into the open country, the snow was whirling, the wind was howling, and I was left alone with my thoughts.	Глядя на улыбающегося мужика, на мальчика с громадными рукавицами, на избы, вспоминая свою жену, я понимал теперь, что нет такого бедствия, которое могло бы победить этих людей; мне казалось, что в воздухе уже пахнет победой, я гордился и готов был крикнуть им, что я тоже с ними; но лошади вынесли из деревни в поле, закружил снег, заревел ветер, и я остался один со своими мыслями.
Of the million people working for the peasantry, life itself had cast me out as a useless, incompetent, bad man.	Из миллионной толпы людей, совершавших народное дело, сама жизнь выбрасывала меня, как ненужного, неумелого, дурного человека.
I was a hindrance, a part of the people's calamity; I was vanquished, cast out, and I was hurrying to the station to go away and hide myself in Petersburg in a hotel in Bolshaya Morskaya.	Я помеха, частица народного бедствия, меня победили, выбросили, и я спешу на станцию, чтобы уехать и спрятаться в Петербурге, в отеле на Большой Морской.
An hour later we reached the station.	Через час приехали на станцию.
The coachman and a porter with a disc on his breast carried my trunks into the ladies' room.	Сторож с бляхой и кучер внесли мои чемоданы в дамскую комнату.
My coachman Nikanor, wearing high felt boots and the skirt of his coat tucked up through his belt, all wet with the snow and glad I was going away, gave me a friendly smile and said:	Кучер Никанор с заткнутою за пояс полой, в валенках, весь мокрый от снега и довольный, что я уезжаю, улыбнулся мне дружелюбно и сказал:
"A fortunate journey, your Excellency.	- Счастливой дороги, ваше превосходительство.
God give you luck."	Дай бог час.
Every one, by the way, calls me "your Excellency," though I am only a collegiate councillor and a kammer-junker.	Кстати: меня все называют превосходительством, хотя я лишь коллежский советник, камер-юнкер.
The porter told me the train had not yet left the next station; I had to wait.	Сторож сказал, что поезд еще не выходил из соседней станции. Надо было ждать.
I went outside, and with my head heavy from my sleepless night, and so exhausted I could hardly move my legs, I walked aimlessly towards the pump.	Я вышел наружу и, с тяжелой от бессонной ночи головой и едва передвигая ноги от утомления, направился без всякой цели к водокачке.
There was not a soul anywhere near.	Кругом не было ни души.
"Why am I going?" I kept asking myself. "What is there awaiting me there?	- Зачем я еду? - спрашивал я себя. - Что меня ожидает там?
The acquaintances from whom I have come away, loneliness, restaurant dinners, noise, the electric light, which makes my eyes ache. Where am I going, and what am I going for?	Знакомые, от которых я уже уехал, одиночество, ресторанные обеды, шум, электрическое освещение, от которого у меня глаза болят... Куда и зачем я еду?
What am I going for?"	Зачем я еду?
And it seemed somehow strange to go away without speaking to my wife.	И как-то странно было уезжать, не поговоривши с женой.
I felt that I was leaving her in uncertainty.	Мне казалось, что я оставил ее в неизвестности.