Жена

В тот день я пошла к родителям – впервые с того дня, как покинула Смит. Мне было страшно, но я решила, что буду выше них. Джо был на моей стороне. Как я и предполагала, родители пришли в ужас, когда им позвонили из колледжа и сообщили, что я бросила учебу; они узнали мой адрес и прислали в гостиницу гневное письмо на фирменном отцовском бланке. В нем они называли меня «разочарованием», а подпись гласила «твои мать и отец»; никаких тебе «с любовью», даже намека на любовь там не было. Вот почему идти к ним в гости, наверно, было не лучшей идеей. Но в «Уэверли-Армз» было так уныло, а Джо в своей новой роли целеустремленного автора длинного романа ушел в себя, свернувшись, как эмбрион. Лора Зонненгард и другие мои подруги остались в колледже и сейчас учили уроки, целовались с парнями, надевали безупречно отглаженные свитеры и удобные туфли. Мне же хотелось хотя бы ненадолго вырваться из этой грязной комнаты и оказаться вдали от молчаливого гнетущего присутствия Джо. Рефлекторно я вспомнила о родителях, решила, что, несмотря ни на что, мне нужны именно они, и пошла к ним.

Рэй, швейцар в здании, где жили родители, не знал о моем позоре; он отсалютовал мне и спросил, как учеба в колледже; Гас, наш лифтер, нажал на медный рычажок, и пока мы медленно поднимались, рассказал про своего сына, изучавшего холодильные системы в Техническом колледже Нью-Джерси. Потом я очутилась в вестибюле у двери в квартиру, где прошло мое детство; увидела нашу старую подставку для зонтиков и плетеное кресло, в которое на моей памяти никто никогда не садился. Я вошла, остановилась в прихожей и нерешительно позвала: «Привет! Привет!»

Вышла мать в атласном халате цвета морской волны и, увидев меня, разрыдалась, зашлась на удивление несдержанным ревом. Мне захотелось убежать. Утешить ее я не могла; сказать мне было нечего. Мы сели в нашей бледной гостиной с низкими белыми диванами и пастельными пейзажами дождливых улиц Нью-Йорка, и некоторое время я просто смотрела, как она плачет. Наконец она высморкалась в платок и неласково взглянула на меня.

– Твой отец играет в гольф с Дорлингами. Мы понимаем, что это не конец света, – сказала она.

– Хорошо, – ответила я.

– Но когда нам сказали, что этот мужчина – еврей…

– Это вам в колледже сказали?

– Да, – кивнула мать. – Мы сами спросили. Еврей, причем женатый, и каким-то образом он убедил тебя, что это любовь. – Она встала со своего дивана и подошла к тому, на котором сидела я. Диваны в нашей гостиной были длинными, обтекаемыми, и сидевшие на них точно плыли каждый на своем отдельном океанском лайнере. – Поверь мне, Джоан, я знаю, каково это. Евреи умеют убеждать, – продолжала она. – У нас был один знакомый, мистер Мильтон Фиш; он пришел к твоему отцу и пытался убедить его вложиться в его компанию. Что-то связанное с текстильной промышленностью. Никогда не забуду, как он был одет – в полосатый костюм. К концу вечера твой бедный отец практически ел с руки у этого Мильтона Фиша и чуть не выписал на его имя чек на огромную сумму, чем обанкротил бы нас навсегда. Лишь когда я отозвала его в спальню и поговорила с ним, он пришел в себя и понял, что этот торговец запудрил ему мозги. Именно это сейчас происходит с тобой и твоим профессором. Сила убеждения. Они красиво говорят, гордятся тем, что традиционно все они образованные; умеют употреблять многосложные слова; смуглые, загадочные, рядом с ними ты словно попадаешь в цыганский табор, и я понимаю, как это интересно, намного интереснее, чем общаться с мальчиками, к которым ты привыкла, с такими, как Алек Меерс или сын Бексли, верно?

Слова вылетали у нее изо рта пулеметной очередью, и под этим натиском я заморгала, как под стробоскопической лампой.

– Верно? – продолжала мать. – Ты же знала других мальчиков до него, Джоан? Я имею в виду, была ли ты с ними в плотских отношениях, какие бывают между мужчиной и женщиной? Если да, ты наверняка выбрала своего профессора за умения в этой сфере. Они не боятся секса, о нет, только не они! Они хотят заниматься им постоянно, даже когда у женщины месячные, и они…

– Мама, ты что, совсем спятила? – прервала ее я. – Я пришла сюда, потому что мне одиноко, а Джо работает, – сказала я. – Да, он еврей, и что такого, если ему постоянно хочется секса; мне тоже постоянно хочется. – В ответ на эти слова мать несколько раз моргнула. – Но он талантливый писатель. Хороший писатель; он прославится, и разве тогда твое мнение о нем не изменится?

– Ни на йоту, – ответила мать, поджав губы. Ее голову украшали плотные кудряшки, которые появились там совсем недавно; гвоздичный запах парикмахерской еще не выветрился, и, уловив его, я представила металлические расчески, плавающие в голубой воде, как музейные образцы в формалине.