Жена

– Расскажите про дочь, – попросила я Боуна. – Фэнни. Мы только знаем, что она адвокат по трудовому праву.

– Она училась в юридической школе Пеппердайн. Не замужем. Много работает. Довольно унылая особа, я бы сказал.

– Джо пытался поддерживать контакт с Фэнни поначалу, знаете, – сказала я, но это прозвучало не слишком уверенно. – Он был очень занят, – продолжала я, – и Кэрол не нуждалась в его деньгах; там не в алиментах было дело. Она не хотела с ним знаться, а потом он прославился, прошло время, у нас появилась своя семья. И Кэрол вообще решила оборвать с ним все связи.

Я замолчала. Перед глазами всплыло старое воспоминание: Фэнни лежит рядом со мной на кровати в спальне Джо и Кэрол в Нортгемптоне. «Кажется, я влюбляюсь в твоего папочку», – сказала я ей тогда, – «и мне бы очень хотелось с ним переспать». Так я и сделала, причем в тот момент не думала ни о Фэнни, ни о Кэрол, как будто все это не имело к ним никакого отношения; я думала только о нас с Джо, словно мы с ним жили на необитаемом острове, в нашем личном тропическом раю.

Мы поступили ужасно. Я поступила ужасно. Я неслась вперед на всех оборотах, отвлекая его от жены и дочки; я как будто тогда всего этого не видела, а слышала лишь Джо, обиженно твердившего о том, что жена отвергает его и не занимается с ним сексом. Он нуждался в сексуальной разрядке и неослабевающей любви, нуждался в женщине, и этой женщиной была не Кэрол. Ей была я. Жена с ребенком отошли на второй план, как актеры эпизода; теперь их эпизод закончился. Фэнни и Кэрол уходят со сцены влево; Кэрол поднимает ручку ребенка и машет ей, прощаясь.

– Послушайте, – сказала я Боуну, – я знаю, история неприятная. Она не делает мне чести, и Джо тоже. Но что было, то было. Тогда я могла думать лишь о том, что с Кэрол он несчастлив. И она казалась ненормальной.

– Ага. Она рассказывала, как вы от нее на орехи получили, – с улыбкой произнес он. – Грецкий орех, помните? – пояснил он. – Я эту историю услышал с ее точки зрения. Она не хотела вам сделать больно, когда его кинула. Думала, это встряхнет вас немного. Ведь это же не в первый раз было.

– Что вы имеете в виду?

– Был еще один случай. В Нью-Йорке, когда они только поженились, – ответил Боун. – Студентка с философского факультета. Он и ей орех подарил. А когда Кэрол обо всем догадалась, сам ей признался.

– О, – я представила целый грузовик орехов с памятными надписями, которые развозят женщинам по всей стране до и после меня.

– Когда она узнала про вас, ей все это уже надоело, – продолжал Натаниэль.

Кэрол всегда казалась мне чокнутой, но что если она просто была в ярости? Теперь мне захотелось перед ней извиниться. И перед Фэнни. Простите, что разрушила вам жизнь.

– Кэрол пришла в ужас, когда Джо описал в книге тот случай с орехом. Хотя признавала, что роман очень хорошо написан. Это ее всегда поражало, – сказал Натаниэль. – Некоторое время мы молчали, затем он сказал: – Надеюсь, я не слишком агрессивно на вас насел, Джоан. Я чувствовал, что с Джо на эту тему говорить не стоит. Но с вами… с вами решился.

– Все в порядке, – ответила я; почему-то я его успокаивала, а не наоборот.

– Вы, разумеется, в курсе, что я читал ранние работы Джо, – вдруг сказал он. – Скажем, был один рассказ, я нашел его в маленьком литературном журнале – «В воскресенье у молочника выходной». Честно говоря, это не шедевр.

– Я знаю. Ужасный рассказ, – согласилась я, и мы вместе посмеялись.

– Так вот, Кэрол всегда поражалась, как ему удалось достичь такой известности, – продолжал Натаниэль. – Она говорила, что, возможно, Джо нашел свой голос лишь после того, как бросил ее. Или, – добавил он, – после того, как встретил вас. Может, вы стали его музой?

– Так и было, наверно, – пробормотала я.

– Светловолосая шикса обворожила простого еврейского парня.

– Ага. Не я первая, не я последняя [29].

Мы покрутили лед в бокалах и попытались посмеяться; наконец оба посмотрели наверх, на прямоугольник света. Странно, но мы никуда не спешили, как будто наконец почувствовали себя уютно в обществе друг друга, вот только это было не так. Он подвинул ко мне серебряную вазочку с соленой соломкой, и я съела немного, а потом он сказал:

– Вы могли бы очень помочь мне с книгой. Я дам вам возможность выговориться; вы могли бы сделать истинно феминистское высказывание.

– Ох, Натаниэль, помилуйте; какой вам прок с феминистских высказываний, – отмахнулась я.

– Мне никакого, а вот вам прок есть.