Жена и дети майора милиции

И вот этой любви-служению выпало в конце лета испытание. Ничего подобного ни один из них не мог себе представить, потому что такого просто быть не могло никогда.

Собирались в Москву налегке. Была середина лета, экзамены начинались двадцатого июля. Они оба были допущены к ним, получили вызов. «Но если у вас есть в Москве жилплощадь, срочно сообщите. Это даст возможность увеличить вызов на экзамены еще одного иногороднего». Муза сообщила телеграммой, что у нее есть в Москве жилплощадь. Поселилась у бабушки и деда. Никите дали общежитие.

Первый экзамен назывался «композиция». Рисовали они в разных залах. Никита сам пожелал разделиться, наверное, для того чтобы ее любовь в такой ответственный час не мешала ему. Закончили работу и встретились в коридоре, в толпе таких же растрепанных, побледневших от усталости абитуриентов. Композицию предложили сотворить по какой-то немыслимой модели: срезанный цветок подсолнуха на темно-красной тряпке, рядом ветка рябины без ягод и три кривых яблока. Говорили, что в этом году композиция специально «на засыпку», в прошлом и позапрошлом была повразумительней. Какой же год подряд все тут поступали?

— Хочется есть, — сказала Муза. — Хватит терпения добраться до наших или пойдем в столовку?

«Наши» жили далеко, у метро «Сокол», а столовка была этажом ниже, прямо в институте. И они пошли в столовку. Никита сел за столик, а Муза взяла два подноса и стала в очередь. После обеда Никита сказал, что у него болит голова, и она проводила его до общежития.

Таким вот был первый день экзаменов, трудный, будничный, с головной болью у Никиты и неясным каким-то настроением у Музы. Потом она поймет, что это было предчувствие. Нина Григорьевна, увидев ее в тот вечер, сказала:

— Чем так мучиться, лучше совсем никуда не поступать. Испытывать свои силы надо весело: или пан, или пропал! А ты как корову в голодный год продала.

Муза не могла ей объяснить, что мучается за двоих и поэтому так сильно. Только бы Никита поступил. А она в случае провала не пропадет, справится. Найдет себе работу в какой-нибудь художественной мастерской, будет там убирать, полы мыть и рисовать, пристроившись где-нибудь в уголке. «Кто такая?» — «Да это наша уборщица». Сердце, конечно, обмирало от унижения, но успокаивала его Муза одним доводом: искусство требует жертв.

Следующий экзамен был через два дня, и Нина Григорьевна сказала:

— Собирайся, поедем на дачу, там Куприян Михайлович заждался.

Она не понимала, что говорит. Как это можно бросить в Москве Никиту и поехать на дачу? Он ведь не только будет с утра до вечера голодным, он под машину попадет без Музы.

— Завтра вывесят результаты, — сказала Муза, — может быть, вместо дачи нам с Никитой придется ехать домой.

Такое вполне могло случиться, Муза не витала в облаках.

Среди поступавших были такие, кто в третий и четвертый раз пытали свое счастье. Муза видела их работы: способные, умелые ребята. Ходили, конечно, слухи, что половина мест уже абонирована разными «детками». Но Муза эти слухи отметала. Она знала: любую «детку» можно так поднатаскать за деньги, что никакой талант рядом с ней не одержит победы. Никакой талант, не зная законов композиции, не набив в ней руку, выполнить ее на экзамене не сможет. Это в приемной комиссии хорошо знали и не случайно вынесли композицию первым экзаменом. Вообще все здесь хорошо было продумано. Не унижают, например, завалившихся двойками, просто не вставляют их в следующие списки: нет вас в списках, и шагайте, убогие, отсюда с богом. Но Муза не пошагает, она сходит к ректору института и в министерство. «Хорошо придумали, — скажет, — только некому вас было вывести на чистую воду! Сейчас я этим займусь». А ей в ответ: «Что вы! Что вы! Все правильно, все законно!» Но ее они не собьют: «Хорошенькая законность. Значит, талант из колхоза, совхоза или из маленького городка к вам никогда не пробьется? Где он сможет обучиться композиции? Подумайте сами: если у человека по композиции, живописи и рисунку пятерки, чему вы его будете учить пять лет?» Но это беспокойство не о себе, они-то с Никитой поступят, ведь сам Володя обучал их композиции.

— Я так ждала тебя, хотела услышать, как вы там все живете, — говорила Нина Григорьевна, — а ты приехала, и как будто тебя нет.

— Бабушка, — возмутилась Муза, — ну как ты можешь такое говорить! Разве ты не понимаешь, что такое вступительные экзамены?

— Почему же не понимаю? Очень даже хорошо представляю, что это такое. И все-таки нет таких экзаменов, которые были бы выше и главней самой жизни.

Не понимали они друг друга. Не понимала Нина Григорьевна, какую непреодолимую преграду возводит, когда говорит внучке: «Поговори со мной». О чем? Разве можно с кем-нибудь откровенно поговорить о Никите? Даже с Аленой не поговоришь. Даже Алена, считающая себя современной, раскрепощенной, свободной от всяких предрассудков, и та считает, что Никита «тяжелый случай». Все хотят чего-нибудь легкого. Чтобы ей, Музе, было легко.