Жена мудреца (Новеллы и повести)

Послушайся он отца, думал сейчас Карл, эта беда его миновала бы. Но Мари ему очень нравилась. Это было добродушное создание; не говоря громких слов, она была сильно к нему привязана, и когда она шла с ним под руку, никто не принял бы ее за девушку уже кое-что испытавшую. Впрочем, и в доме ее родителей все было вполне прилично, как в любой добропорядочной семье. Квартира содержалась в порядке, на этажерке стояли книги, нередко в гости приходил брат старого Ладенбауера, чиновник магистрата, и тогда заходила речь об очень серьезных вещах: политике, выборах и деревенской общине. По воскресеньям Карл играл иногда у Ладенбауеров в тарок[47] с самим хозяином и полоумным Иедеком, тем самым, который вечером в клоунском наряде исполнял вальсы и марши на стаканах и тарелках. И когда Карл выигрывал, с ним тут же расплачивались, что отнюдь не всегда бывало в посещаемом им кафе. В нише у окна, напротив которого висели швейцарские пейзажи на стекле, сидела длинная бледная фрау Иедек — вечером во время представления она декламировала скучные стихи. Она болтала с Мари и почти непрерывно кивала головой. Но Мари смотрела на Карла, шутливо махала ему рукой или подсаживалась к нему и заглядывала в его карты. Ее брат служил в крупной фирме, и если Карл предлагал ему сигару, он немедленно отвечал тем же. Сестре, которую очень уважал, он время от времени привозил какое-нибудь лакомство от знаменитого кондитера. А прощаясь, он говорил, полузакрыв глаза: «К сожалению, я приглашен в другое место…» Разумеется, охотнее всего Карл бывал с Мари наедине. И он вспомнил утро, когда шел с ней по той самой дороге, по которой поднимался сейчас, к тихо шелестевшему лесу, что начинался там, наверху, на холме. Оба устали, потому что пришли сюда прямо из кафе, где просидели до зари вместе со всей местной певческой капеллой; теперь они улеглись под буком, на краю косогора, и уснули. Проснулись они уже в знойной тишине летнего полдня и еще дальше углубились в лес, потом весь день болтали и смеялись, сами не зная чему, и только поздно вечером он привел ее обратно в город, прямо к началу представления… Таких чудесных воспоминаний было немало, Карл и Мари жили очень весело, не задумываясь о будущем. В начале зимы Мари вдруг заболела. Врач строго запретил все посещения, потому что у нее оказалось воспаление мозга или что-то в этом роде и следовало избегать любых волнений. Сначала Карл ежедневно заходил к Ладенбауерам справиться о здоровье Мари, но позже, когда болезнь затянулась, стал приходить только раз в два-три дня. Однажды фрау Ладенбауер сказала ему у дверей:

— Сегодня вы уже можете зайти, господин фон Брейтенедер, только очень прошу вас, не выдайте себя.

— Чем же я могу выдать себя? — спросил Карл. — Что случилось?

— Да, ее глазам, увы, ничем уже не поможешь.

— Как так?

— Мари теперь совсем не видит… Это, по воле божьей, осталось от болезни. Но она еще не знает, что ее слепота неизлечима… Возьмите себя в руки, чтобы она ничего не заметила.

Тогда Карл пробормотал всего несколько слов и ушел. Он вдруг испугался встречи с Мари. Ему казалось, что он ничего в ней так не любил, как ее глаза, такие светлые и всегда смеющиеся. Он хотел прийти завтра. Но не пришел ни на следующий, ни на третий день. И откладывал это посещение все дальше и дальше. Он встретится с ней, решил Карл, только когда она уже сама примирится со своей судьбой. Потом случилось так, что ему пришлось отправиться в деловую поездку, на которой давно настаивал отец. Он уехал далеко, побывал в Берлине, Дрездене, Кельне, Лейпциге, Праге. Как-то он послал старой фрау Ладенбауер открытку, в которой писал: он придет к ним сразу по возвращении и просит передать Мари сердечный привет. Весной он вернулся, но к Ладенбауерам не пошел. Он не мог решиться… Конечно, с каждым днем он все меньше думал о Мари и намеревался совсем ее забыть. Ведь он был у нее не первым и не единственным. Ничего о ней не слыша, он постепенно успокаивался и иногда почему-то воображал, что Мари живет в деревне у родственников, о которых она как-то ему рассказывала.

Но вчера вечером случай привел его — он хотел навестить знакомых, живущих поблизости, — к кабачку, в котором обычно давала представления труппа Ладенбауера. Погруженный в свои мысли, Карл хотел уже пройти мимо, как вдруг на глаза ему попалась желтая афиша. Он знал, где находится, и почувствовал укол в сердце, еще не прочитав ни одного слова. Но затем, увидев написанный черными и красными буквами текст: «Первое выступление фрейлейн Марии Ладенбауер, прозванной Белой Иволгой, после ее выздоровления…», он остановился как вкопанный. И в эту минуту, словно вынырнув из-под земли, около него очутился Ребаи — с непокрытой головой, седой и всклокоченной шевелюрой; в руке у него был черный поношенный цилиндр и свежий цветок — в петлице. Он раскланялся с Карлом.