Жена мудреца (Новеллы и повести)

— Здесь есть маленький садик, — сказал господин Ребаи, и Карл вздрогнул. Солнце ярко светило, далеко убегала ослепительно-белая дорога, кругом было светло и кипела жизнь. — Там можно бы посидеть и выпить по стаканчику вина, — продолжал Ребаи. — У меня уже зверская жажда, день будет жаркий.

— Еще бы не жаркий! — сказал кто-то позади них.

Брейтенедер обернулся… Как, и этот тоже шел за ними следом?.. Ему-то что нужно?.. Это был полоумный Иедек — иначе его никогда не называли, но не оставалось никаких сомнений в том, что в ближайшем будущем он на самом деле вполне и окончательно сойдет с ума. Несколько дней тому назад он едва не убил свою длинную бледную жену, и было непонятно, почему его оставляли на свободе. Сейчас этот человек, почти карлик, крадущейся походкой шел рядом с Карлом; с желтоватого лица смотрели вдаль широко раскрытые, необъяснимо веселые глаза, на голове торчала известная всему городу серая, мягкая шапчонка с растрепанным пером, в руке он держал тоненькую тросточку. Неожиданно, опередив всех, он прошмыгнул в маленький садик при гостинице, сел на деревянную скамейку, прислоненную к низкому домику, громко постучал тросточкой по выкрашенному в зеленый цвет столу и позвал кельнера. Двое других последовали за ним. Вдоль зеленой изгороди, мимо маленьких грустных вилл, тянулась дальше вверх белая дорога и терялась в лесу.

Кельнер принес вина. Ребаи поставил цилиндр на стол, взъерошил свои седые волосы, потер по привычке обеими руками гладкие щеки, отодвинул в сторону стакан Иедека и перегнулся через стол к Карлу.

— Я же не дурак, господин фон Брейтенедер! Ведь я знаю, что делаю!.. Чем же я виноват? Знаете, для кого я в молодости писал куплеты? Для Матрасса. Это не пустяки! И они имели успех. И текст и музыка были мои. А многие из них потом включили в разные пьесы.

— Оставьте стакан в покое, — сказал Иедек и хихикнул.

— Помилуйте, господин фон Брейтенедер, — продолжал Ребаи и снова отодвинул стакан. — Вы же меня знаете, вам известно, что я порядочный человек. И в моих куплетах никогда не бывает скабрезностей, никогда ничего непристойного… Ведь куплет, за который тогда оштрафовали старого Ладенбауера, написал не я. А сейчас мне шестьдесят восемь лет, господин фон Брейтенедер, это не шутка! И знаете, с каких пор я работаю в труппе Ладенбауера? Тогда был еще жив Эдуард Ладенбауер, ее основатель. А Мари я знаю с самого ее рождения. Двадцать девять лет я у Ладенбауеров, в марте будущего года будет мой юбилей… И свои мелодии я не украл, они мои, все мои! И знаете, сколько моих вещиц было за это время сыграно? Восемнадцать! Верно ведь, Иедек?

Иедек непрерывно беззвучно смеялся, глаза его были широко раскрыты. Теперь он поставил перед собой все три стакана и начал легко водить пальцами по их краям. Звук был нежный, трогательный, напоминавший отдаленное звучание гобоя или кларнета. Брейтенедер всегда восхищался его мастерством, но в эту минуту эти звуки были ему совершенно невыносимы. За другими столиками прислушивались, некоторые одобрительно кивали, какой-то толстый мужчина захлопал в ладоши. Вдруг Иедек снова отодвинул все три стакана, скрестил руки на груди и стал пристально смотреть на белую дорогу, по которой все больше и больше людей поднималось к лесу. У Карла рябило в глазах; ему казалось, что люди парят в воздухе и пляшут за какой-то паутиной. Он потер лоб и виски, стараясь прийти в себя. Ведь он тут ни при чем! Это страшное несчастье — но он не виноват. И вдруг он встал, потому что мысль о том, что случилось, разрывала ему сердце.

— Пойдемте, — сказал он.

— Да, свежий воздух — это главное, — ответил Ребаи.

Иедек вдруг рассердился, никто не знал почему.

Встав перед столиком, за которым сидела мирная пара, он принялся размахивать своей тросточкой и кричать пронзительным голосом: «Пусть дьявол теперь играет на стаканах… Черт побери!» Господин и дама за столиком смутились и попытались его унять; остальные смеялись, принимая его за пьяного.

Брейтенедер и Ребаи были уже на дороге, и Иедек — он совсем успокоился, — приплясывая, последовал за ними. Он снял свою серую шапчонку, повесил на тросточку и, держа ее на плече, как ружье, посылал другой рукой пламенные приветствия небу.