Жена Пилата, или Тайна прокуратора

Я озадаченно посмотрела на замысловатые водяные часы. Золотой сосуд почти наполнился. Что их задержало? Извинившись, я отошла от жены наместника. Положив руку на плечо Пилата, разговаривавшего с небольшой группой гостей, я отозвала его в сторону.

— Что делать? — шепнула я ему. — Считай, ужин испорчен, если тянуть дольше.

— Если наши гости выпьют больше вина, им будет все равно.

 — Я пошлю раба выяснить, в чем дело.

Не успела я произнести эти слова, как появилась Рахиль и шепнула мне на ухо:

— Прибыл посыльный. Господину Германику нездоровится. Госпожа Агриппина просит начинать без них.

Не остается никаких сомнений: подтверждаются опасения, которыми я предпочла пренебречь, упиваясь своим счастьем. Случилось что-то страшное.  

Глава 12 Проклятие

Хотя последний из наших гостей ушел почти на рассвете, спала я плохо, меня мучили тревожные сны, беспорядочные видения, перед глазами вставали страшные картины, связанные с моим любимым дядей. Промаявшись так несколько часов, я тихо выскользнула из объятий Пилата. Он все еще спал, когда я оделась и вышла из спальни.

Наш кучер отвез меня на колеснице на окраину города, где городские власти недавно запретили всякое передвижение на лошадях. Скопления повозок и колесниц, не говоря уже о запахе, невозможно было выносить. Теперь улицы остались только для пешеходов. Площадь у городских ворот запрудили носильщики с паланкинами, дожидавшиеся ранних седоков.

Я выбрала наиболее бойкую команду, но их начальная прыть и с виду крепкие мышцы обманули меня. Казалось, я никогда не доберусь до места.

— Быстрее! — подгоняла я носильщиков, трусивших по утренним улицам. — Вам говорят, быстрее!

Наконец мы прибыли, и я взбежала по широкой мраморной лестнице, ведущей к вилле Германика и Агриппины. Тяжелая, обитая медью дверь приоткрылась, образовав щелку. В ней показалось угрюмое лицо знакомого мне раба. Он заулыбался, когда узнал меня.

— Доброе утро, Ахилл. Мне нужно видеть...

— Да-да, госпожа, входите. — Он распахнул дверь и впустил меня. — Они обрадуются вашему приходу.

Ахилл провел меня через атриум и зал, расписанный фресками. Я бывала здесь неоднократно и хорошо знала виллу. Ничто в ней не изменилось, насколько я могла судить.

— Я доложу о вас, — сказал раб, показав, что я могу подождать в таблинуме[8] Агриппины. С одной стороны в нем находилась полка, уставленная свитками в ярких разноцветных футлярах. Здесь были все известные авторы, в том числе мой любимый Овидий. Август перевернулся бы в гробу, знай он об этом. Старый император в свое время изгнал поэта из Рима за произведения, заклейменные как непристойные, а сейчас его внучка держит их на видном месте. Я подумала, доставались ли когда-нибудь эти свитки из футляров. Живая и общительная, Агриппина редко сидела за чтением.

И минуты не прошло, как в проходе появился Калигула, сонно протирая глаза.

— Что это ты так рано на ногах? — спросил он с притворной улыбкой на лице. — Удивляюсь, как твой муж отпустил тебя из постели. Я бы не отпускал.

Что за наглость выйти ко мне в ночной тунике?!

— Я пришла по поводу твоего отца, — спокойно ответила я. — Что с Германиком?

Калигула пожал плечами.

— Я только что вернулся с охоты на севере. — Он уселся на кушетку. — Очень сожалею, что пропустил твою вечеринку.

— Приглашали твоих родителей, но не тебя. Меня беспокоит, почему они не пришли, — сказала я, садясь на кушетку напротив него.

— До чего мило с твоей стороны! Но твоя сестра была еще милей. Кстати, что слышно о Марцелле?

Как он смеет произносить ее имя? Скрипя зубами, я повторила:

— Я пришла узнать, что с твоим отцом.

— Спасибо за заботу, — сказала Агриппина.

Я оглянулась, удивленная. Она появилась молча, как привидение, в своей помятой вечерней тунике. Я встала, чтобы поприветствовать ее, и поразилась, каким бледным, изнуренным казалось ее лицо при раннем утреннем свете.

— Я выгляжу ужасно, — извинилась она, убрав со лба прядь выбившихся волос. — Не спала всю ночь, ухаживая за Германиком. С каждым днем он слабеет. Врачи ничего не могут сказать.

Калигула, продолжавший развалившись сидеть на кушетке, поднял на нее глаза:

— Мама, я не имел ни малейшего представления...

Агриппина тяжело опустилась на кушетку рядом со мной.

— Ему стало хуже, после того как ты уехал.

Я переводила взгляд с одного на другого:

— Когда это началось?

— Три месяца назад, может быть, раньше. Симптомы проявлялись постепенно.

Я взяла Агриппину за руки.

— Почему вы мне ничего не сказали?

— Сначала мы не придали этому значения, а потом не могли поверить.

— И что же тогда помешало вам рассказать мне?

— Все твои мысли были заняты предстоящим замужеством. Мы видели, как ты счастлива, и не хотели огорчать тебя. Германик просил ничего не говорить даже твоим родителям, хотя, я уверена, твой отец что-то подозревает. Сейчас, наверное, все знают.

— Действительно все так плохо? — спросил Калигула. Меня удивил не столько смысл его слов, но как сын спросил об отце. Будто он интересовался просто из вежливости, почти отстраненно. Я никогда не понимала Калигулу.