Женитьба доктора Поволжина

– Как так неспособен? Мужчина хоть куда, самый кавалер. Мы-то все знаем. Он сперва-то к ней приступил, как полагается, а она: «Не хочу, платье мне мнете, хочу к маме». Мы-то с Глафирой все видели, в щелочку смотрели. А он ей: «Зачем же тогда замуж вышла?» А она ему: «Хочу, мол, к маме, и никаких». Тут он ее спать отпустил, в спальную, а сам сердечный в кабинете всю ночь маялся. Пошел было к ней под утро, а она дверь на замок. На, мол, выкуси. Есть у тебя баба и нет бабы. Вы посудите, батюшка, где ж это видано, чтобы девка так артачилась, это после венчанья-то? Туточки все было по закону, сами же вы все справили. И певчие пели, и отец дьякон провозгласил, чтоб боялась жена мужа, да так провозгласил, что стекла тряслись, а ей все нипочем. Это маменька ихняя, Ольга Петровна, девке разум замутила. Я вот и подумала: где же правда-то Божия? Все по чину было сделано: и венцы вы на них возложили, и кольцами обручили. А она: на-ко, выкуси.

– Так и спали врозь?

– Вот так и спали, он сам по себе в кабинете на диване, она сама по себе, не раздемшись, как была, в подвенечном платье. А утром она ему: «Из-за вас, мол, платье испортилось. Сейчас же к мамочке, мол, ухожу». Насилу уговорил хотя бы кофею вместе напиться. Мы-то с Глафирой все видим и понимаем, думали: ладно, покуражится и воротится, а она хоть бы что. Неделю глаз не кажет. Мы видим, барин не хочет унижаться, ждет, и мы ждем, не вмешиваемся, потому – дело господское. У нас мужик пошел бы, да за волосы бы ее домой приволок, а у господ иначе: сиди и терпи, как дурень, по благородному, пока тебе в глаза совсем не наплевали. А вчерась Глафира пошла на каток, значить, посмотреть – так ей Господь Бог на душу положил: поди, мол, посмотри. Пошла это она, значит, на каток и что же видит? Молодая-то наша с юнкарями на коньках катается. Туточки невмоготу мне стало, не выдержала я, пошла сказала барину. Ежели он все терпит, то нам самим невтерпеж стало.

– И что же барин?

– Побелел бедный, как мел стал. Сел сейчас же за стол и написал что-то, да так сердито, что бумагу пером порвал. Затем оделся и пошел, а Глафира потихоньку за ним. Пошел это он, значит, на службу к тестю ихнему. Пришел он, значит, туды, а Глафира за дверью тут же. Сторожу тихонечко сказала, что барин что-то не в себе и она, мол, боится его одного оставить. И вот слышит она, как за дверью господа объясняются. Все будто чинно, благородно: «Голубчик, да что вы, да вы не сумлевайтесь, да я все устрою, да доченька моя сегодня же али, быть может, завтра»… Тут наш барин не стерпел: «Смеетесь что ли? Я этого не допущу. Пожалуйте, мол, к бальеру». А к какому это бальеру, того не знаю. Швейцар наш, Силантьич, говорит: значит палить друг во друга будут. Вижу я, что дело, значит, совсем плохо. Перекрестилась, да прямо к вам. Вот и все. Теперь ваш черед, батюшка, потрудиться. Выручайте нас из беды, на то мы и чада ваши духовные.

И Лукерья с достоинством поклонилась.

– Прощевайте, батюшка, – сказала она и, еще раз низко поклонившись, степенно пошла к двери.

– Погоди, добрая душа, – остановил ее отец Никодим, – сядь на стул, дай подумать. – Он провел рукою по лбу и, закрыв глаза, посидел минуту молча. – Насчет барьера, это когда разговор был?

– Да вот только что. Может быть, и часу нет. Как наша Глафира вернулась да рассказала, так я сейчас же к вам.

– Тогда слушай. Раньше завтрашнего дня ничего не может случиться. Сиди дома и не волнуйся. Читай Богородицу по три раза каждый час. Я сделаю все, что Бог велит, а награда от Господа будет только тебе, и никому другому. Иди с миром, а я помолюсь и сейчас же возьмусь за это дело.

Отец Никодим встал и осенил себя крестным знамением. Лукерья сделала земной поклон перед иконой.

– Храни тебя Царица Небесная, – сказал отец Никодим, благословляя Лукерью. – Добрые намерения Бог целует.

* * *

Наконец Мордовцев преодолел свою леность и полное безучастие ко всем домашним делам. Не дождавшись конца присутствия, вернулся домой и сейчас же прошел в комнату своей жены. Он решил выяснить дело.

– Скажи мне, моя дорогая, почему, собственно говоря, наша дочка живет у нас дома, а не с мужем? Чем он ее обидел?

– Обидел – не обидел, а вел себя глупо, как мальчишка. Она в нем разочаровалась.

– Это выходит что-то очень скоро. Нельзя разочароваться в пять минут. Разве лишь, если он оказался чудовищем. Что он, импотент, что ли?

– Не говори таких слов, это неприлично.

– Никакого неприличия в моих словах нет – я говорю о деле. Ты ее об этом не спрашивала?

– За кого ты меня считаешь? На такие скабрезные темы с родной дочерью я говорить не буду. Это вы, мужчины, сейчас же о пошлом…

– Милая моя, тут пошлости я никакой не вижу. Мы выдали дочь замуж, и она должна жить с мужем. Вместо этого мы держим ее у себя и потворствуем ее капризам.

– Это не каприз. Она его просто не любит.

– Зачем же тогда она согласилась выйти за него? Твой долг был объяснить, что брак возможен только тогда, когда жених и невеста любят друг друга. Разве это не так?