Женщина французского лейтенанта

Лентин в своем «Приложении к практической медицине» (Ганновер, 1798) рассказывает о медицинском случае, который он непосредственно наблюдал. У юной девушки за десять месяцев, после неоднократных разрезов, извлекли из мочевого пузыря щипцами ни больше ни меньше сто четыре камня. Она самолично их глотала, хотя операции приводили к большим потерям крови и доставляли ей адскую боль. Им предшествовали конвульсии, рвота и другие пугающие симптомы. Она весьма поднаторела в искусстве обмана.

После таких примеров, а их число легко умножить, кто скажет, что девушка ради достижения своей цели не готова причинить себе боль?

Эти заключительные страницы произвели на Чарльза шоковое впечатление, он даже не догадывался о существовании подобных извращений… и у кого – у чистого и прекрасного пола! Он отказывался видеть душевное расстройство, а именно истерию в достойных жалости попытках обретения любви и безопасности. Вернувшись к началу судебного расследования, он погрузился в него с головой. Чарльз, можно сказать, с первых минут отождествил себя с несчастным Эмилем де Ла Ронсьером, а увидев дату в конце отчета, почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. В тот самый день, когда этого французского лейтенанта отправили за решетку, он, Чарльз, как раз появился на свет. На какое-то время разум и наука растворились в безмолвной дорсетской ночи, а жизнь выглядела как адская машина, как зловещая астрология, как приговор с момента рождения без права на апелляцию, как вселенский ноль.

Еще никогда он не ощущал себя таким несвободным.

И подверженным бессоннице. Он поглядел на часы. Без десяти четыре. Тишина за окном. Гроза миновала. Чарльз распахнул раму и вдохнул прохладный, но такой чистый весенний воздух. В небе слабо мерцали звезды, с невинным видом отрицая всякое свое влияние, благотворное или злонамеренное. И где она, Сара, сейчас? Наверняка тоже не спит, в миле или двух отсюда, за темнеющим лесом.

Эффект от местного «кобблера» и грогановского бренди давно прошел, осталось лишь глубокое чувство вины. Кажется, в глазах доктора-ирландца он различил злорадство человека, запоминающего беды этого глуповатого столичного джентльмена, чтобы потом разнести их по всему городу. Неумение сохранять тайну – не этим ли печально славится человечество?

Каким же ребяческим, каким недостойным было его поведение! В тот день он потерял не только Уинсайетт, но и самоуважение. Последнее слово избыточно – говоря проще, он потерял уважение ко всему, что его окружает. Жизнь – это яма в Бедламе. За самыми невинными лицами скрываются гнуснейшие козни. Он может себя считать сэром Галаадом, которому открыли глаза на то, что Гвиневра – проститутка.

Чтобы прекратить бессмысленные философствования – ах, если бы он был способен к действиям! – Чарльз снова взял в руки роковой том и перечел некоторые пассажи из статьи Маттая об истерии. Теперь параллели с поведением Сары уже не казались ему такими очевидными. Он начал соотносить свою вину с реальным объектом. Он попытался воссоздать ее лицо, слова, выражение глаз, когда она их произносила… нет, он не мог ее постичь, но при этом полагал, что знает ее, пожалуй, лучше, чем кто бы то ни было. Описание их встреч, о которых он поведал Грогану… это отложилось в памяти почти дословно. Может, в отчаянной попытке утаить свои истинные чувства он пустил доктора по ложному следу? Преувеличивал ее странности? Недостаточно правдиво излагал то, что она на самом деле говорила?

Уж не приговорил ли он ее, лишь бы не приговорить себя?

Он бесконечно ходил по комнате, ковыряясь в душе и в уязвленной гордости. Что, если она такая, какой себя представляет, – да, грешница, но и на редкость отважная женщина, не закрывающая глаза на свои грехи? И, обессилев в этой страшной битве с прошлым, кричит о помощи?

Почему он позволил Грогану ее судить?

Потому что был больше озабочен тем, чтобы сохранить лицо, а не спасти душу. Потому что со свободой воли у него обстояло дело не лучше, чем у аммонита. Потому что он был вторым Понтием Пилатом, если не хуже, ибо не только одобрил распятие, но и поощрил, нет, спровоцировал события, которые к нему приведут. Разве всему толчок дала не их вторая встреча, когда она хотела уйти, а он ее заставил обсуждать сложившуюся ситуацию?

Он снова распахнул окно. А первый раз он это сделал два часа назад. На востоке забрезжил рассвет. Он разглядывал бледнеющие звезды.

Судьба.

Эти глаза.

Он резко развернулся.