Женщина-кошка

После этого он изо всей силы ударил ее по лицу, так что девушка не устояла на ногах и отлетела в другой конец комнаты, где лежали уже высохшие, но еще не разрезанные блоки чернил.

Я сказала, что никто никогда не пытался хоть как-нибудь облегчить участь Укон, но это лишь половина правды. Эта девушка, жалкая и несчастная, но наделенная добрым и нежным сердцем, нуждалась в любви и жалости так же, как нуждается в солнечном свете увядающий розовый куст. А так как никто не любил и не жалел ее, ей самой приходилось жалеть тех, кто был слабее. Но в округе не было ни одного человека, столь же бедного и несчастного, как она, а потому ее доброта изливалась на другие существа, на тех, кто был еще меньше и голодал чаще, чем она. Она спасала искалеченных сверчков, которых мальчишки ловили и сажали в бамбуковые клетки, а потом, наигравшись, забывали выпустить. Она берегла зернышки риса, чтобы зимой кормить полумертвых от голода и холода воробьев. А еще она втихомолку подкармливала кошку, которая часто появлялась у них на заднем дворе, – маленькую красную кошечку, с пушистым обрубленным хвостиком, похожим на только что распустившийся бутон. Ее, как и других бездомных животных, привлек сюда запах гниющей рыбы, который распространялся от сарая, где Укон сушила чернила. Однако эта кошка была меньше и ласковее всех других бродячих котов – и Укон взяла за правило оставлять для нее рыбьи хвостики и кости, на которых еще оставалось хоть немножко мяса: эти ничтожные клочки, висящие на косточке, как волосы на гребенке, не могли насытить человека, но были желанным лакомством для кошки.

Однажды, когда зимний холодный день уже клонился к концу (а на дворе стоял самый холодный, одиннадцатый месяц, Месяц Морозов), Укон, стараясь чтобы ее никто не заметил, прокралась на задний двор.

– Ах, бедный маленький котеночек, – вполголоса         заговорила она и наклонилась, чтобы почесать кошку за ушком. – Бедная, бедная кисонька, красавица Кинква Нэко! Ты совсем замерзла! Вот возьми, у меня, правда, почти ничего сегодня нет, но все-таки...

Она протянула кошке свои черные пальцы, и та благодарно взяла с ее руки крошечный кусочек рыбы.

– Она вообще-то не бездомная!

Укон быстро повернулась на голос и прижалась к тонкой стенке сарая. Она инстинктивно опустила голову, как всегда делала, если к ним в магазин заходил покупатель, и подняла руку, словно пытаясь закрыть лицо от удара, который вот-вот обрушится.

Но, немного приоткрыв глаза и раздвинув пальцы, она увидела совсем не то, чего так боялась, – не своего вечно пьяного отца, а молодого человека в поношенной одежде и стоптанных деревянных сандалиях.

«Поэт», – подумала Укон. Она догадалась об этом по чернильным пятнам на его рукавах и по впалым щекам. Поняв, что бояться нечего, она медленно опустила руку, но осталась стоять на прежнем месте, не обращая внимания на мокрый снег, падавший на голову.

– Это моя кошка, – сухо сказал поэт, а затем, наклонившись и взяв кошку на руки, проворчал: – «Бедный маленький котеночек»! Что ж ты бродишь где попало? Видишь, люди думают, что тебе негде жить.

Он повернул к себе кошачью мордочку и подул в ушки.

– Я зову ее Кури Риаумими, – обратился он к дочери красильщика. – Кури Ри.

– А! – Укон попыталась улыбнуться. – Красиво, Острые Ушки.

Поэт улыбнулся в ответ. Но улыбка исчезла с его лица, когда он разглядел черные руки девушки и ее лицо – красное и воспаленное от постоянных слез, с синяками и кровоподтеками от побоев, а бил ее отчим каждый день.

– Я... Я зашел в магазин и никого там не застал, – объяснил он извиняющимся тоном. – Мне нужно бы купить немного чернил. Но вообще-то я могу зайти и завтра...

– О нет, нет! – вскричала Укон и поспешила обратно внутрь, поэт вошел вслед за ней.

– Мой отец ушел по делам, – соврала она (на самом-то деле он, конечно, пил в соседнем кабаке), – но я могу отпустить вам все, что вы пожелаете.

Она побежала доставать ему чернила. Поэт просил самых дешевых, на лучшее у него просто не было денег. Укон уже снимала чернила с полки, как вдруг остановилась. Она покосилась назад, чтобы проверить, что поэт не следит за ней и что в магазин никто не успел войти. Никого не было, и девочка быстро, стараясь сама не смотреть, что делает, вместо дешевых взяла самые дорогие из всех, что продавал отчим, ярко-красные, пахнущие листьями герани чернила в форме цветка хризантемы. Она завернула их в рисовую бумагу, чтобы поэт не смог сразу разглядеть, какой дорогой подарок она ему делает, и не отказался от него. Затем она поспешила к ожидавшему ее покупателю.

– Пожалуйста, – сказала она и низко поклонилась, протягивая ему сверток.

Когда она подняла глаза на поэта, ее лицо вновь покраснело, но на этот раз не от страха и не от боли, а от смущения: он, взяв завернутые в рисовую бумагу чернила, задумчиво смотрел на нее.

«Она не похожа на Прекрасный Цветок, – думал Га Шо. – От нее пахнет не духами, а гнилой рыбой, ее руки черны, как лапы моей кошки, а кожа у нее такая же красная, как... как шкура Кинква Нэко. Все говорят, старик бьет ее каждый день...»