Женщина, которая жила у моря

Дорогая Костанца! Это слова твоего отца. Он написал их одному молодому коллеге, когда у него умерла жена. Но так и не отдал ему эту записку, не знаю почему. А я, если ты помнишь, никогда не выбрасываю ничего, что связано с твоим отцом. И кто знает, быть может, сам Господь хотел, чтобы я сохранила эту записку. Дитя мое, представь, что эти слова твой отец написал для тебя.

Да хранит тебя Дева Мария.

Твоя любящая мать

Часть вторая Нью-Йорк

1

– Она умерла, – сказала женщина, выглядывая из окна второго этажа.

– Она умерла! – повторила она громче, чтобы привлечь внимание другой женщины, которая терла грязной тряпкой дверь своего магазинчика.

– Господи, спаси и сохрани нас! – ответила та, осеняя себя крестным знамением.

Женщина в окне плотнее укуталась в легкую шаль и, будто разговаривая сама с собой, пробормотала:

– Нужно вынести ее отсюда как можно скорее.

Тем утром Мотт-стрит, как всегда, была заполнена людьми. Среди повозок, нагруженных матрасами, стульями, столами и прочим скарбом, носились мальчишки, гоняясь за собаками, кошками и курами, сбежавшими из своих клеток. Из распахнутых дверей женщины выплескивали на улицу грязную воду с креолином, и резкий неприятный запах пропитывал уличные лавки и выставленные в них товары.

Две недели у Эвелины держалась высокая температура. Всего два дня назад у нее был врач, который ничем ей не помог, лишь сказал мужу:

– У нее тиф. Не знаю, протянет ли она до завтра. Вам нужно все здесь продезинфицировать. Воду пить только кипяченую!

Доктор вымыл руки в тазу, потом сел за стол и начал писать. Он задавал стандартные вопросы о больной и ее семье. Муж сообщил, что он родом из Пальми, Калабрия, по профессии – дирижер. Врач отложил перо, поднял на него глаза и, нахмурив густые брови, переспросил:

– Дирижер оркестра?

– Да, дирижер. То есть пока нет… я только надеюсь найти эту работу, – сказал он дрогнувшим голосом. – Через несколько дней я буду играть в Нью-Йоркском филармоническом оркестре, заменяю коллегу.

Врач молча смотрел на невысокого, худого темноволосого мужчину. На вид он ничем не отличался от множества отчаявшихся итальянцев – неаполитанцев, калабрийцев, сицилийцев, с которыми доктору приходилось иметь дело каждый день. Трудно было представить этого человека на сцене. Присмотревшись внимательнее, он заметил, что мужчина – сплошной комок нервов, хотя изо всех сил старается скрыть свои страдания и растерянность.

– Мне очень жаль. – Врач покачал головой и продолжил писать. – Простите, я не назвал свое имя. – Он встал и представился: – Доктор Антонио Витале. Но почему мы никогда не встречались в клинике на Гранд-стрит? Вы еще у меня не были?

Пьетро молчал. Он не мог признаться, что знать не знает ни о какой клинике, что никто ему о ней не сказал, а может, он просто не обратил внимания, поскольку весь погряз в заботах, свалившихся на него в последнее время.

У него недоставало смелости поднять глаза.

– Надеюсь, вы не из тех, кто думает, будто в больницу попадают только для того, чтобы умереть?

Доктор исподлобья посмотрел на Пьетро и добавил:

– Теперь вам нужно подумать о ребенке. Если позволите, я бы взял его с собой в итальянский госпиталь Колумбус. Это на пересечении Двадцатой и Третьей улиц. Ему не стоит здесь оставаться, он может заразиться.

Пьетро кивнул.

– Я сделаю ему все необходимые анализы. Но и вам нужно прийти и провериться. И как можно скорее, прошу вас! Наш персонал говорит по-итальянски. Подпишите здесь и ни о чем не беспокойтесь, я обо всем позабочусь.

Пьетро снова кивнул и расписался.

– Заберете его, когда… Когда все закончится…

Доктор быстро сложил инструменты в сумку и протянул Пьетро визитку.

Сантино ушел молча, не проронив ни слезинки. Он был занят конфетой, которой угостил его доктор, чтобы отвлечь.

«Ну вот и все, это конец», – думал Пьетро, глядя на Эвелину. Ее лицо все еще хранило следы былой красоты, несмотря на пережитые страдания.

А ведь он обещал ей, говорил: «Вот увидишь, мы справимся, потерпи еще немного». Теперь он чувствовал себя виноватым из-за того, что привез ее сюда. В этот жалкий дом, где итальянцы десятками ютились в тесных квартирках, с единственным туалетом на этаже. Их семья еще хорошо устроилась: у них была собственная комната с окном и личный туалет, но этого оказалось недостаточно, чтобы уберечь Эвелину от антисанитарии, царившей во всем районе. Пьетро собирался подыскать новое жилье где-нибудь в другом месте, может, даже в Бруклине, но не успел.