Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

В этом отрывке сквозь авторское отношение к Марусе, проявившееся в сниженной лексике и приписанной героине мысли о любовнике, проступают реальные помыслы исторической Никифоровой — анархистки, воевавшей за крестьян. Этот пример прекрасно показывает, как писатели работали в русле партийной идеологии 1920-х годов, стремившейся опорочить крестьянское движение, но все же не имевшей возможности совершенно о нем умалчивать. Поэтому инструментом описания служит такой стиль автора, когда правдивые высказывания подаются в шутливо-ироничной и дискредитирующей манере. Сельвинский не только приписывает героине царицынского любовника, но и упоминает о близости, бывшей между Марусей и батькой[1089], что не соответствует исторической действительности. Эти моменты перекликаются с описываемой другими писателями сексуальной раскрепощенностью Маруси, что, как мы уже отмечали, становится способом создания художественного образа, но не имеет под собой никакой реальной основы.

Когда Маруся выступает на собрании главарей, Улялаев сперва презрительно относится к ее вопросу о возможности бунта уголовников — «слухай там баб, / Бреши соби дале»[1090]. Но она, отвергая перестрелку, выступает за мирное убеждение людей и выстраивает очень последовательную речь, выявляя социальные причины преступлений, ссылаясь на авторитет ученых и рисуя светлое анархическое будущее (ср. у Саксаганской: Никифорова «кроме разбоев занималась еще и пропагандой анархизма среди крестьян и, как говорят, много способствовала популярности Махно»[1091]). В этой речи уже всякая принижающая героиню оценка отсутствует. Марусе удается остановить бой между партизанами и белыми, и она выходит на переговоры к прапорщикам. И здесь уже белые проявляют свое представление о женщинах — Маруся не может на равных заключить с ними пари, так как они видят в ней представительницу слабого пола, с которой нельзя драться.

Маруся у Сельвинского выступает организатором Политотдела. Это, как и ее речь, вполне отвечает исторической роли Маруси Никифоровой, которая была блестящим оратором и организатором (см., например, показания свидетелей на ее суде[1092]).

Глава седьмая эпопеи Сельвинского начинается с цитат из дневника Маруси. Как и у Пильняка, во второй половине произведения образ Никифоровой подменяется образом жены Махно Кузьменко. И именно в этой части повествования упоминаются романтические грезы героини. Сентиментальность (вспомним цветочки у Маруси Пильняка) становится характеристикой именно жены Махно, а не боевой атаманши. После разгрома движения Маруська работает учительницей в школе: «бандитка-анархистка» обучает детей политграмоте. Так Сельвинский нарушает известную последовательность событий: хотя Кузьменко была учительницей до связи с махновцами, поэт сделал героиню таковой в конце.

Таким образом, в условно первой части произведения прототипом Маруси послужила реальная Никифорова. Основные способы ее изображения — авторская ирония, демонстрируемая через сниженную лексику, и показ героини как одной из руководителей отряда. Во второй половине эпопеи прототипом образа послужила Кузьменко: здесь уже основные черты героини — романтичность и робость, нерешительность (она отказывается воевать дальше после разгрома банды).

Маруся Сельвинского, хотя и задумывается о любви, сама ни для кого не является сексуальным объектом. Это проявлено в речи белых командиров, которым больше нравится лошадь, чем ее хозяйка. Героине не приписывается сексуальная привлекательность, как в прозе. Маруся специально поставлена рядом с Татой, чтобы оттенить беспомощную женственность последней, а Тата, в свою очередь, выявляет неженственность анархистки. Маруся — независимый персонаж, потому она и не главная героиня. У писателей еще мало художественных средств, которыми они могут изображать женщину вне контекста мужского восприятия. Тата, прописываемая через отношения с героями-мужчинами, гораздо интереснее автору.

Раиса Николаевна в либретто оперы «Дума про Опанаса» Э. Г. Багрицкого

В столкновении с героиней-антиподом представлена и героиня-анархистка Раиса Николаевна в либретто оперы «Дума про Опанаса» Э. Г. Багрицкого. Хотя в научных исследованиях высказывалась мысль о Никифоровой как о прототипе героини[1093], мы полагаем, что однозначно говорить об этом не приходится, и образ Раисы в той же мере может восходить и к Галине Кузьменко.

Раиса Николаевна прибилась к отряду в еврейском местечке, о ней ничего не известно, в противоположность невесте Опанаса, Павле, происхождение которой ни у кого не вызывает вопросов. Характеристикой анархистки, как и в других художественных текстах, становится невыясненное происхождение. Так же заострен момент появления героини: она возникает будто ниоткуда, о ее детстве и семье ходят лишь смутные догадки: «Откуда она — неизвестно. / Где дом ее? Кто отец? / Помещик ли мелкопоместный? / Фальшивомонетчик? Купец?»[1094] Она сама считается то ли шпионкой, то ли проституткой — подобный мотив присутствует и в повести Лавренева.