Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Милда ‹…› — носительница проблемы новой социальной организации полового инстинкта. Состояние влюбленности для Милды заменено общим строительным, производственным напряжением мозга. В этой атмосфере целевого личного труда открывается Милдина индивидуальная возможность без влюбленности (обычной) взять мужчину. Рефлексология учит об иррадиации возбуждения. ‹…› «Хочу ребенка!» в целом означает «Хочу во всем быть результативным»[1277].

В пьесе «Хочу ребенка!» женщины стоят гораздо ближе к типу «нового» человека социалистического общества, чем мужчины, — в них преобладает маскулинное начало, традиционно понимаемое как подвластность чувств разуму; при этом они обладают биологическим инструментом по буквальному созданию нового поколения.

Тело женщины представлено у Третьякова как что-то, чем она может распоряжаться свободно. Но в то же время через сюжетную линию Ласковой в пьесе осуждается идея свободного секса, легких отношений с тем, кто нравится, независимо от его здоровья и физических данных. Аборты, о которых говорит Милда, — это тоже идея свободы тела и выбора через тело: нельзя рожать от поэта-кокаиниста, от которого забеременела Ласкова, а от правильного мужчины, как это сделала она с Яковом, — можно. Так Милда формулирует сущность своего идеологического несогласия с образом жизни, который представляет Ласкова.

В мужчинах любовь реализуется как разнузданный половой инстинкт, неуправляемость. Показаны изнасилование (сцена «Хулиганы») и попытка изнасилования (сцена «Хочу ребенка!»): мужчины стремятся подчинить тело женщины своим потребностям и оказываются ближе к фемининной «стихийности». Интересно, что в пьесе есть сцена, где с колясками появляются отцы, а не матери; отметим и проявление ответственности Кичкина, который не хочет отказываться от воспитания своего ребенка. Милда же отторгает его попытки создания семьи. Только на первый взгляд совмещение в образах мужчин насилия и заботы о потомстве кажется противоречием: и то и другое — проявление естественного инстинкта, не пропущенного через идеологические рациональные установки. Новый, более совершенный человек, стремящийся к коммунизму, согласно точке зрения Третьякова, подчиняет свои инстинкты разуму и стоящим перед обществом задачам. Независимо от биологического пола, он более андрогинен. Люди будущего гендерно скорее мужчины (если рассматривать пол в вейнингерианской традиции).

Потенциал любви как духовного чувства показан только в женщинах. Они же его успешно преодолевают, отказываясь от чувств — от любви к мужу, ребенку, от ревности (о своей внутренней борьбе говорит Милда: ей сложно отказаться от Якова, но она считает это необходимым для построения нового типа общества). В таком увлечении рациональностью нельзя не учитывать роль социальных проблем: вездесущие подглядывающие соседи по коммуналке, невозможность, поженившись, иметь собственную комнату, — все эти бытовые, часто трудно переносимые сложности также играют огромную роль в желании «перескочить» через брак. При этом возможность деторождения и реализации в материнстве остается: Милда впервые заявляет о своем желании иметь ребенка именно после попытки управдома использовать ее для удовлетворения своего сексуального желания.

Героиня являет собой любовь и красоту нового, «машинного», типа, становится воплощением новой женщины. В этом аспекте можно увидеть в ней образ «новой Богоматери», также отказавшейся от традиционной роли жены (Иосиф был только обручником Марии, а не настоящим мужем), служащей высшей любви и идеалу (в случае Милды — обществу коммунизма). При этом у нее сохраняется возможность проявить свою женственность — половой потенциал — через материнство. Неслучайно в этом контексте имя Милды: оно взято из латышской мифологии, где так именуют богиню плодородия.

Чудаковатый ученый Дисциплинер говорит Милде о шприце как о репродуктивном методе будущего: