Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

Кратко охарактеризуем основные черты философии пола Серебряного века. Интерес к философскому осмыслению проблем половых различий обозначился в отечественной культуре в конце XIX века. При этом необходимо особо отметить, что в софиологии Вл. С. Соловьева создаются предпосылки для того, чтобы Премудрость Божия стала отождествляться не только с Вечно-Женственным Бога, но и с Россией. Ценность женственности или тех качеств, которые ассоциировались с женским началом, подчеркивалась российскими авторами в работах по онтологии, гносеологии, философии человека, философии творчества[1383]. В философии истории акцентирование роли женственности включалось в критику проекта Просвещения, репрезентируемого как цивилизация не только западноцентричная и антропоцентричная, но и андроцентричная: именно избыточная мужественность объявлялась одной из причин кризиса цивилизации[1384]. В культуре Серебряного века широкое распространение получила идея женского мессианизма — спасительной миссии женщины, возрастания значения женского начала в мире[1385]. В контексте настоящей статьи особого внимания заслуживает то обстоятельство, что многие мыслители видели в этом подтверждение мессианской роли самой России, образ которой наделяли фемининными коннотациями. Те же черты, которые отличали ее от Запада и трактовались в западноцентричном дискурсе как признак ее отсталости, теперь воспринимаются как знак ее мессианского призвания и превосходства.

Особенно актуальной эта апология специфики России стала в годы Первой мировой войны, которую в российской философской публицистике расценивали как конфликт двух всемирно-исторических сил. Символические границы между Россией и Германией в этом противопоставлении создавались при помощи различных «символических пограничников», включая каноны маскулинности и фемининности.

В репрезентациях германской маскулинности, помимо привлечения приема символической демаскулинизации врага и акцентирования собственного мужества (что вполне традиционно для военной пропаганды)[1386], использовался и другой: Германии приписывалась избыточная мужественность, которая расценивалась как недостаток, а в образе «своих» подчеркивались фемининные черты. В. Ф. Эрн пишет о «глубинном расстройстве того, что может быть названо половым моментом национально-коллективной жизни» немецкого народа[1387]; Н. А. Бердяев — о «трагедии германизма» как «трагедии избыточной воли ‹…› слишком исключительно мужественной»[1388]; М. О. Меньшиков — о том, что немцы утрировали в себе предполагаемую добродетель мужества и довели ее до грубого шаржа[1389]. Репрезентации германской маскулинности как гипертрофированной позволяли реализовать функции образа врага: это укрепление коллективной идентичности, мобилизация, оправдание насилия, легитимация власти, предсказание скорой победы.

Среди тех характеристик, которые приписывались германской маскулинности, отметим прежде всего агрессивность, культ войны и насилия. Это давало основания маркировать ее как варварскую[1390], т. е. нецивилизованную и потому второсортную. «Звериная» — еще одна, близкая по смыслу, характеристика мужественности немцев[1391]; с ее помощью врагу отказывают в человечности.