Женщина модерна. Гендер в русской культуре 1890–1930-х годов

росла в семье, где имелись свои, родные дети ‹…› кроткую красавицу затирали тонко, деликатно, планомерно и неукоснительно, боясь соперничества; чистосердечную девушку, к интригам неспособную, окружали незаметной, но прочной сетью интриг, ставших системой. ‹…› Для девушки с чутким сердцем это не жизнь была, а непрестанная пытка!..[501]

По словам Сергея Петровича, однажды с «Венерой» познакомился его «хороший приятель, русский холостяк, обеспеченный человек недурных душевных качеств»[502] (на самом деле Сергей Петрович говорил о себе) и стал для нее «единственным человеком, который дарил ей свое внимание без цели и без обиды»:

Он не любил ее, но проводил часы в ее близости, великодушно ухаживал за изгнанницей из желания быть оригинальным. И чем холоднее относился к ней tout le monde и чем плотнее вокруг нее сплеталась тонкая паутина намеков, тем усиленнее принуждал себя к теплому и сердечному отношению к одинокой девушке. Он говорил с ней о жизни, о научных новостях, о чувствах, о себе самом и о своих планах — как профессор с учеником, говорил горячо, но бесстрастно: он не любил ее… А она, прекрасная, великодушная девушка, обожествила его, полюбив так, как могла полюбить лишь она: вся на всю жизнь…[503]

Этот хороший «русский холостяк» «поддался, подчинился тому, что презирал, — общему говору, общему мнению о недалекости красавицы-дичка и… ответил на ее робкое полупризнание, как Онегин, разве чуточку потеплее и не так высокомерно»[504], и они расстались. Спустя год-полтора он узнал, что «она составила почти блестящую партию, согласившись на замужество с чиновником-стариком», «управляющим одного из казенных учреждений губернии» вдвое ее старше: «Он — персона, богач, хорошего рода; но его брак с бесприданницей — не мезальянс»[505]. Так как муж постоянно занят работой, он «часто увозит молодую жену в город, к своей тетке, старой деве, богачке и большой барыне, — боится, чтобы она не сошла с ума от скуки…»[506] «Друг» Сергея Петровича «героически боролся с угрызениями совести, — лет шесть, семь, изо дня в день…» и в итоге «он нашел ее снова в родном городе, куда назначили ее мужа на один из высших постов…»[507] Но он

не в силах заставить себя примириться с живым доказательством прав «чужого, ненавистного человека» на обожаемую женщину, — заставить себя полюбить ребенка… ‹…› Он много старался приучить себя к виду прелестного ласкового дитяти и убедился, что… скорее он способен ненавидеть малютку любимой женщины[508].

Становится понятно, что душа чуткой женщины, изначально не знавшей материнской ласки и с юных лет испытавшей всю подлость мира, в результате оказывается безнадежно зачерствевшей. Ее любовь к мужчине приобретает гипертрофированные формы, полностью вытесняя материнский инстинкт, — в этом состоит главное отличие этой героини Гольдебаева от созданных ранее в отечественной литературе образов матерей, оставивших своих детей, но переживающих душевные муки.

Многочисленные мифологические отсылки в тексте рассказа «Мама ушла» позволяют глубже раскрыть авторскую мысль. Венера, которая, как правило, ассоциируется с греческой Афродитой,